Сын негодяя

На этом все кончилось. Свидетель тряс фотокопиями, доказывающими, что он действительно служил в американской армии. Но председатель только поблагодарил его. Вержес улыбался. Рыдающая правда была для него убийственна, а гонор и пафос позволили поднять голову.

* * *

Мы решили пройтись по набережной. Размяться после бурных событий. Потом ты пригласил меня посидеть вдвоем на каменных ступенях. Я не знал, что там были еще и другие, покрытые водой. Первый раз ты кого-то пустил в свое убежище. Я сел и свесил ноги. Сначала ты молча глядел на расходящиеся от баржи волны. Потом улыбнулся – вспомнил, что было в суде. Вержес произвел на тебя сильное впечатление, если не считать упоминания о Мансуре с его алжирском прошлым (ты был сторонником французского Алжира).

– Вот адвокат, которого надо иметь про запас! – сказал ты со смехом. – Стганный фыговог! Хотя это уж немножечко чересчур.

* * *

У библиотеки Сен-Жан ты направился к фуникулеру.

– Устал топать, поеду по бечевке[23].

Ты собирался не глядя приобнять меня – формальный жест, и тут я вынул из портфеля свой блокнот.

– Постой.

Я сделал вид, будто что-то ищу, полистал страницы.

– Ага, вот! Ты знаешь, что на вечернем заседании говорили о Легионе «Триколор»?

Тень пробежала по твоему лицу. Ты насторожился. Но быстро овладел собой.

– О чем?

Я притворился, что разбираю слово в блокноте.

– О Легионе «Триколор».

Мы стояли у скамейки, и ты грузно сел на нее, не сводя с меня глаз.

– С чего это о нем заговорили?

Я дернул плечом: как с чего?

– Он промелькнул в свидетельстве мадам Жакоб.

– Той, что все время ревела? Я в это время вышел.

Я захлопнул блокнот.

Взгляд его стал спокойным, недоверчивость исчезла.

– И что она сказала о «Триколоре»?

– Просто упомянула.

– В какой связи?

– Сказала, что это была политическая милиция, как и все немецкие подразделения в Лионе.

Отец засмеялся. Совершенно искренне. У него отлегло от души.

– И Вержес не ответил, что «Триколор» был вовсе не немецкий?

– Нет. Он ничего не сказал.

Отец встал.

– Ты со мной на бечевку?

Я уж решил, он сорвался с крючка. Но нет. Он складывал фразы в уме.

– В «Триколоре», знаешь, те еще были слабаки.

Я вопросительно на него посмотрел.

– Когда легион распустили, эти трусы попросились работать в Германии или вернуться домой к папе с мамой, вместо того чтобы пойти на фронт в Россию. Оп-ля! В родное гнездышко. Ветер переменился, никому не хочется умирать в немецкой форме.

Он остановился.

– В милиции были одни сволочи, я уж тебе говорил. А эти парни из «Триколора», которые нас предали, – просто трусы и пидоры.

Он поискал в бумажнике билетик на фуникулер.

Я ответил не сразу.

– Но ты и сам поехал в Германию на завод подводных лодок.

Как он скривился! Какое презрение!

– Только на время, дружок, пока не сформировалась дивизия «Шарлемань»!

Он заговорил о другом. Тактика, знакомая мне с детства.

– Я никогда не рассказывал тебе о Пьере Клемантене?

Я видел это имя в его досье.

– Вот это был клевый парень! – Он показал большой палец. – Пошел вместе со мной на Восточный фронт.

– Он умер?

Отец, уже подходя к дверцам фуникулера, обернулся.

– В Берлине. На моих руках.

Он тряхнул головой.

– До конца жизни не забуду, как он сквозь слезы звал меня по имени.

Он посмотрел мне в глаза.

– Мы ведь совсем мальчишки были, знаешь?

Да, я знал.

Потом он помахал мне рукой и привычно нырнул в туман.

В приложении к протоколу судебного слушания есть показания отца о Клемантене. «Рост 1,78 м, волосы темно-каштановые, телосложение слабое». Указал он и возраст друга – 31 год. Не такой уж мальчишка. В библиотеке Сен-Жан есть откровенная книжка о Легионе французских добровольцев против большевизма, – из тех, что сочинялись наспех и кое-как сразу после войны, в которых каждая фраза трепетала ненавистью, как флаг на ветру, о Пьере Клемантене там сказано в сноске. Он воевал в легионе в 1942–1943 годах и не умер в 1945-м в Берлине на руках у моего отца, шепча его имя, а был заочно приговорен к высшей мере после Освобождения. Несколько дней назад Ален даже нашел какие-то его следы в одной ультраправой статье. После войны Клемантен растворился не то в Германии, не то в Италии, а спустя много лет вернулся во Францию, амнистированный, как многие другие. Скончался он в Париже в 1978 году, неизвестно на чьих руках.

14

Мама после долгих лет работы на благо общества уходила на пенсию. По этому случаю она устраивала прощальный ужин для коллег в блинной неподалеку от их офиса. Сразу после войны, когда Франция лежала в руинах, она поступила в Министерство реконструкции. Государственная служба. Ее мечта со школьных лет.

– Спокойно и зарплата постоянная, – говорила она подругам.

И всегда сердилась на тех, кто этого не понимал.

– И что они все насмехаются над чиновниками?