Сын негодяя

Далее ты добрался до Лиона, «когда пешком, когда автостопом», взял у отца две тысячи франков (он это подтвердит). Оттуда вернулся в Париж и «поездом в 9.20» поехал в Лилль. Зачем? Да в рейнджеры же! Так ты сказал дознавателям. Но когда 12 ноября прибыл в казарму FFI в Кенуа, близ Валансьена, один друг по маки предупредил тебя, что ты разыскиваешься как дезертир из американской армии. Война еще свирепствовала повсюду, но для тебя она почти закончилась. Пять раз дезертировавший из пяти разных армий, ты снова вынужден скитаться, как затравленный зверь. Валансьен, переход через бельгийскую границу в Кьеврешене, поезд до Монса, трамвай до Брюсселя. Ты переночевал «у мадам Гарнье, на улице Бель-Вю, 34». На этот раз следователь никакого поручения в Брюссель не давал и наводить справки об этой женщине не стал. Твоя история подходила к концу. Правосудие спешило с ней разделаться. Потом на другом трамвае ты поехал в Льеж. Там ночевал в бомбоубежище. Дальше шел пешком по ночам, миновал разные городишки – от Вервье до Эпена, дошел до Германии и остановился в Экс-ла-Шапеле, месяц назад занятом американцами.

Там ты спрашивал у штатских немцев, где проходит передовая.

«Я хотел во что бы то ни стало обойти американский пропускной пункт, который находился чуть дальше на дороге», – сказал ты комиссару Арбонье через два дня после ареста. А когда он спросил почему, раз ты собирался в рейнджеры, объяснил: «Там какой-нибудь американский обалдуй заставил бы меня заполнить кучу бумаг и послал бы меня в какую-нибудь контору. А я хотел скорее на передовую – воевать».

Полусотней километров восточнее, в лесу Хюртген, бушевала решающая битва между американцами и немцами. Янки прорвали линию Зигфрида, но встретили неожиданное сопротивление. Американское командование полагало, что моральный дух врага сломлен после высадки десанта, но Хюртгенский лес слишком густой. Несмотря на усилия артиллерии и авиации союзников, рейнджеры, солдаты 1-й армии и их товарищи продвигались без поддержки и с большим трудом. Они сражались против немецких танковых дивизий и штурмовали неприступную высоту 400, важный стратегический пункт противника.

Ты вошел в ад. Там, в лесу, тысячи молодых солдат гибли под пулеметными очередями, снарядами и бомбами. Не знаю, была ли на тебе форма. Ты ничего об этом не сказал. Один из дознавателей как-то обмолвился про американскую форму, но, думаю, этого быть не могло. Чтобы ты проделал весь этот путь, начиная с медосмотра у рейнджеров и дальше – трамваями, автостопом, – и никто тебя ни о чем не спросил. Так или иначе, ты оказался участником едва ли не самого страшного сражения на Западном фронте. Нацисты тайно готовили зимнее контрнаступление в Арденнах. У них был приказ – не отступать ни на шаг.

Передаю тебе слово: «Я углублялся в лес, искал американские форпосты». Было холодно. Туман, дождь, у тебя с собой только вещмешок на спине. «Когда я понимал, что лесом не пройти, то возвращался на дорогу, надеясь сдаться американской военной полиции». В тот день в немецком лесу, где шло сражение, ты поднял руки. «Меня задержал американский военный, я пошел за ним, представился французом и сказал, что пришел воевать с немцами в их рядах». Протокол допроса заканчивается бесподобной в своей простоте фразой: «Ему мое появление показалось подозрительным, и я был арестован».

Ну вот, отец, твоя война закончилась. Американцы передали тебя французам, и теперь ты едешь в Лилль в полицейской машине связанным по рукам и ногам.

* * *

Перелистнув последнюю страницу допроса, я вышел пройтись по Лиону. Послушать шепот мирного города. Навстречу мне попались мать и дочь. Они как-то странно на меня посмотрели. Я разговаривал на улице вслух сам с собой. Что ты чувствовал, когда поднял руки? Страх? Ненависть? Облегчение? Ты, преступник, наконец сдался полиции. Больше тебе не придется убегать, изворачиваться, лгать, прятаться по подвалам, прыгать по крышам. Что чувствуешь, когда весь этот цирк окончен? Возвращается надежда или уходит жизнь? Каково это, когда больше не надо жонглировать фальшивыми именами, адресами, солдатскими формами? Каково – переходить границу в обратную сторону и ехать через всю страну, где каждый готов вцепиться тебе в горло?

И как же тебе снова повезло, отец! Лес, где тебя поймали, стал могилой 24 000 твоих сверстников. А ты? Выкрутился без единой царапины. Конечно, тебя мучили голод и жажда, тебе было страшно, но ты остался жив и готовился предстать перед следствием. Интересно, переступая первый раз порог полицейского участка, ты уже сочинил бесподобную фразу: «Думаю, ни один француз не пострадал от бошей так, как я»? А вот эту, которую ты написал следователю из тюрьмы: «Я считаю, что много сделал для страны, когда носил немецкую форму»? Ты их составил заранее? И с первого дня держал в голове?

Не скрутило живот, когда арестовавший тебя рейнджер выложил документы, которые ты прятал? Не ёкнуло сердце, когда вся твоя жизнь рухнула, как неудавшаяся карточная комбинация?