Сын негодяя

– Настоящие обвинители в суде – эти матери.

Ты посмотрел на меня. Кивнул, помолчал, прочистил горло и сказал:

– Хорошее кино с этим свитером, правда?

Я был ошеломлен.

– Просто отличная история со свитером.

И ты направился к выходу, не дожидаясь меня.

21

Между документами затесались две твои фотографии. Почти выцветшие до светлой сепии. На первой вас трое. Трое партизан где-то на ферме, в саду. Первый справа смотрит на тебя, смеясь и держась за бока. Никакой подписи на обороте, но так я представлял себе лейтенанта Рюгена. Элегантный, рубашка песочного цвета, платок на шее, брюки для верховой езды, заправленные в высокие сапоги, на рукаве повязка FFI[31]. Рядом с ним партизан в шлеме танкиста. Он тоже смотрит на тебя и улыбается. А ты валяешь дурака. Одет в рабочую одежду, а не по-военному, как двое других. Джемпер под горло, спецовка с крупными пуговицами и широкие штаны. На голове берет, сдвинутый вправо, а не влево, как у петеновской милиции. Трехцветная повязка на рукаве.

Я рассмотрел фотографию сначала в обычную лупу, потом – в текстильную. И определил дату. Снимок был сделан между 7 сентября 1944 года, когда ты вернулся в маки, и 10 октября того же года, когда лейтенант Рюген дал тебе увольнительную на десять дней, чтобы съездить в Лион. Вот не знал, что в маки давали увольнительные, как в регулярной армии, но дед подтвердил, что отпуск был.

Он принял тебя дома несмотря на ваши разногласия: «Я снова увиделся с сыном 11 октября, он приехал из Собр-ле-Шато. Одет был как боец FFI». А оружие, которым ты потрясаешь на фотографии, позволяет датировать ее с еще большей уверенностью. Это немецкий автомат МР40, тот, который ты похитил у врагов. И теперь он висел у тебя на ремне. Ты, видно, отколол какую-нибудь из своих коронных шуточек. И смеешься вовсю. Веселый новобранец рассказывает славную историю товарищам по казарме.

Вторая фотография сохранилась хуже. Ты стоишь, одной рукой облокотившись на немецкую зенитку, вторую заложив в карман, и улыбаешься. Я вгляделся. Ты обут в городские ботинки на шнурках. Тебе 22 года. Детское лицо. Я попытался понять эту улыбку и этот взгляд. О чем ты думал в тот день, когда приятель щелкнул тебя своим фотоаппаратом? Что было в твоей мальчишеской башке? Еще с месяц назад ты носил на левой руке свастику, а теперь – повязку национальных цветов. На той же руке. Сменил повязку, как рубашку. Я ничего не прочитал в твоем лице. Ни страха, ни иронии, ни гордости – ничего. Молоденький французский партизан позирует около трофейного орудия. Снимок на память, каких полно в книгах, на стенах под стеклом, в сундуках на чердаке и в семейных альбомах. Но это тоже вещественное доказательство. Вид у тебя такой же гордый, как у твоих товарищей, но ты знаешь: твоя жизнь в опасности. Для них война почти окончена, а для тебя не кончается. Она будет отравлять твой покой, твое будущее, твою и мою жизнь. Не победитель и не побежденный позировал под осенними деревьями, а человек, в ком было понемногу от того и от другого. Растерянный. Успевший с февраля сорокового года побегать что есть духу во все стороны. И вот теперь очередная лживая улыбка. Ты уже знал: очень скоро тебе понадобятся подтверждения хорошего поведения в маки, такие как эта фотография или справка о геройстве, за которой ты являлся на ферму Кольсонов.

Так же, разве что скромнее, улыбаешься ты на удостоверении добровольца. Тут фотография официальная. «Французские внутренние силы, Французские франтирёры и партизаны. 48-я рота 11-го батальона FTP, личный номер 28–43815. Псевдоним NSKK». Так и написано, черным по белому на карточке, подтверждающей твое участие в «войне за освобождение и независимость Франции» – ты ухитрился натянуть нос обеим сторонам.

Патриот и предатель сошлись в одном и том же документе с трехцветной полосой. Ален, когда увидел это, был потрясен. Ничего подобного он никогда не видал.

– Ну и артист, ей-богу!

Если я спотыкался на каком-нибудь документе, имени или звании, я звонил Алену или показывал ему при встрече в суде. Я доставал ему приглашение на каждое интересное для него заседание. Сначала это удостоверение показалось мне фальшивым. Но Ален, осмотрев его, проверив штамп «Регион А» и подпись представителя «штаба региона Нор», покрутив так и этак, заключил:

– Подлиннее не бывает.

Твоя военная история привела моего друга-историка в изумление. Однажды, когда мы обедали вместе, он спросил: может, мне легче было бы знать, что мой отец – «всего лишь» коллаборант и только? Все было бы просто, ясно, хотя и ужасно, пришлось бы это или принять, или проклясть, но мне досталось другое, еще худшее наследство. Я метался в густом тумане вроде того, что стоял над твоим немецким озером. Ты все еще представлялся мне загадкой, а твои военные перипетии – безумием. Я не мог ни понять тебя, ни простить.

И снова злился на тебя. Я был уязвлен. Твоя правда оказалась такой же бессмысленной, как и твое вранье.

22

Процесс Клауса Барби

Среда, 3 июня 1987 года