Сын палача

Но что бы там ни говорили о неблагодарности воров, к Вьюну это явно не относилось. Когда его однажды взяли на ограблении сберкассы и ему ломилась «вышка», Юрий воздействовал на своего поднадзорного судью; в результате Вьюну вместо «вышки» дали «десятку», но из лагеря он, понятно, уже через месяц слинял. А Юрию поклялся: «Все, что пожелаешь, начальник!»

«Начальник» пожелал одного: чтобы однажды, когда-нибудь — по первому же зову…

Он вышел в прихожую к Вьюну навстречу — хотел получить кое-какую консультацию по замкáм. Рассказал, что входную дверь недавно кто-то легко открыл без ключа, и спросил:

— По-твоему, чья могла быть работа?

Вор минут пять тщательно осматривал дверь, крутил замки и наконец сказал:

— Да, ничего не скажешь, чистая работа! Мог, конечно, Леший, но он два года уж как помер. Ну, еще мог Костя Крест, но он давно уж сидит и вроде еще не убёг. Мог, конечно, и Викентий Непомнящий, который, я слыхал, был по вашей части, но он — царствие ему небесное. А больше так вот, с ходу, никого и не назову.

Да, хорошую выучку, видать, получил этот Викентий-младший от своего наставника!

Они вместе с Вьюном прошли в гостиную.

— Мое почтение, Семен Игнатьевич, — приветствовал вор полковника.

— И тебе, Сеня, не хворать, — буркнул тот. — Когда б я имел сильное желание, ты бы у меня уже лет семь парился на нарах.

Вор осклабился всеми своими фиксами:

— Может, оно и так, а может, оно и иначе, — и бесцеремонно уселся на диван рядом с полковником.

Пара была весьма контрастная — хмурого вида, полноватый, краснолицый полковник и с прилипшей навеки к бледному лицу улыбкой, тщедушный, худой, как стебель, вор, с непропорционально огромными кистями рук, которыми он (Васильцев это хорошо знал) мог рвать, как бумагу, железные листы.

Нынче Вьюн был необходим Васильцеву, потому что не существовало такой щели, в которую тот не нашел бы способ пролезть. Да и смекалка его при теперешних обстоятельствах была далеко не лишней.

Некоторое время Вьюн и Головчухин коротали время, предаваясь воспоминаниям. Если не прислушиваться к их разговору, то внешне выглядело это так, словно погрузились в добрые воспоминания два закадычных друга, а не матерый вор и такой же матерый сыщик.

— А вот в тридцать шестом, — прищурился вор, — вы бы меня, Семен Игнатьич, ни за что не словили! При всем уважении скажу — не словили бы!

— М-да, это ты ловко тогда придумал — по телеграфным проводам от нас уйти. Прямо канатоходец!.. А в тридцать восьмом — взял же я тебя! Хоть ты и через трубу уже в реку ушел.

— Кто ж мог знать, что вы в реке пятерых водолазов наготове держать станете? Кривить душой не буду — в тот раз вам повезло.

— Везение, братец, у картежников бывает, а у меня — расчет. Я как трубу увидел — сразу вычислил, что ты через нее вьюном, как тебе по прозвищу и положено, ускользнешь. Вот по такому расчету и взял.

— А надолго ли? Из Бутырки-то я уже на четвертый день смылся!

— Так то ж из Бутырки, оттуда только ленивый не бегает. А от меня бы ты не ушел…

Их задушевную беседу прервал звонок в дверь.

Вошедшая, весьма миловидная, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, женщина с бриллиантами в ушах и с бриллиантовыми перстнями на всех десяти пальцах была самой известной бандершей Москвы по прозвищу Пчелка. Тоже в свое время Васильцев помог ей избежать 58-й статьи[15], которую ей «шил» один лейтенант НКВД, в действительности желая просто-напросто прикарманить ее камушки, и с тех пор между нею и Васильцевым завязалось даже нечто похожее на дружбу. Сейчас она могла оказаться крайне полезной. Пожалуй, даже многоопытный Головчухин не знал об изнаночной стороне жизни столицы столько, сколько эта Пчелка через своих вездесущих «ночных бабочек».

Войдя в гостиную, она лишь кивнула своим старым знакомым, полковнику и Вьюну, затем устроилась в кресле, ожидая, пока Васильцев начнет разговор, ради которого он созвал столько знаменитостей, достала моток шерсти, спицы и, не задавая лишних вопросов, с видом самой добропорядочной в мире женщины принялась за вязание.

Юрий, однако, не спешил начинать, ведь он ждал еще двоих гостей.

Спустя минуту он встречал на пороге моложавого, элегантного мужчину, пахнущего дорогим одеколоном и одетого во все импортное. Это был сотрудник внешней разведки, уже сам, вероятно, забывший собственную фамилию и имя. Что, впрочем, не имело значения; Васильцев называл его Эдуардом Сидоровичем, и это вполне устраивало обоих.

Эдуард Сидорович в действительности был даже не двойным, а тройным агентом, о чем, кроме Васильцева и самого Эдуарда Сидоровича, никто не знал. Это и помогло Юрию, несколько раз избежав почти верной смерти от рук подосланных этим Эдуардом Сидоровичем убийц, в конце концов завербовать и его в свою маленькую армию.

Сейчас Эдуард Сидорович нужен был в особенности! Через свое ведомство он имел возможность узнать об иностранцах, недавно прибывших в СССР. Люцифер должен был быть из их числа.

Тройной агент был предельно точен, как английский лорд, — вошел под бой настенных часов, кивнул остальным, затем сверился со своими часами и сказал: