Сын врага (СИ)

В конце концов Чандрагупта приказал Елене принимать пищу у себя в покоях, не выходя к общему столу. Также он сообщил ей о том, что и сам не намерен проводить с ней ночи, ибо нет в нём никаких чувств и желаний, связанных с нею. Елена усмехнулась и некоторое время не появлялась мужу на глаза. Чандрагупта успокоился, но долго наслаждаться покоем ему не пришлось. Шпионы Чанакьи донесли: Елена вздумала приглашать к себе по ночам в опочивальню царских телохранителей — тех, кто молод и привлекателен ликом. Разъярённый Чанакья, полыхая гневом, явившись к Чандрагупте, кричал ему в лицо о том, что недопустимо терпеть такие неприкрытые преступления жены, творящиеся прямо у них на глазах, но, не дождавшись никакой реакции от своего ученика, просто распорядился, чтобы телохранители, оберегающие и махараджа, и махарани, всегда были исключительно женского, либо среднего пола.

Царица сделала вид, будто смертельно оскорблена, и заперлась в покоях, а через семь месяцев преподнесла мужу сюрприз — дочь Ахилью, удивительно похожую на одного из младших помощников аматьи Ракшаса. Чанакья, скрипнув зубами, посоветовал Чандрагупте принять этого ребёнка и оставить его в Паталипутре на попечение нянек, а Елену отправить в Поурав или в Хава Мехел, чтобы следующий позор царицы случился, по крайней мере, не на виду у всех. Чандрагупта, как обычно, последовал совету учителя, однако всё чаще в последнее время он ощущал: присутствие Чанакьи отравляет его душу, ему всё тяжелее выносить груз общения с учителем.

Он жил, пока сражался, плёл интриги, устраивал заговоры. Теперь всё, что ему осталось — следовать словам ачарьи и уныло существовать. Правил брамин, завязавший косу. Чанакья решал, на какие земли нападать, а какие — защищать от нападения, кого казнить, а кого миловать. Чандрагупта подписывал бумаги, присутствовал на войне, но сражаться ему почти не приходилось. От этого он был избавлен. Чанакья всегда находил, кого выставить перед царём и кем пожертвовать. С любой войны Чандрагупта возвращался невредимым, с отвращением слушая очередные советы учителя о том, что неплохо бы ещё увеличить армию, взять новых боевых слонов, поднять налоги…

Однажды, когда он в горделивой позе проезжал на спине слона в городские ворота после очередного сражения с Таксилой — восстания там стали на удивление регулярными, — простые жители закидали его раздавленным луком. А вслед — яблоками и сгнившей тыквой. Опешив, Чандрагупта остановил слона и просто смотрел на то, как в него летят овощи и фрукты вперемешку с криками о том, что он мучитель и душегуб.

«За что?! — билось в голове. — Я не такой, как Дхана Нанд! Это несправедливо!»

Разумеется, когда он рассказал о случившемся Чанакье, учитель немедленно успокоил его и посоветовал «унять бунтовщиков», предав их дома огню. Чандра вздрогнул. Неожиданно ему вспомнился горящий ашрам в Таксиле, умирающие деревенские жители, давшие ему и Чанакье приют… Он ведь тогда осуждал Дхана Нанда, называя его убийцей и демоном. И вот теперь точно так же народ, устав ждать лучшей жизни, нелестно величал его самого. И за эти слова Чанакья предлагал наказать людей тем же способом, которым некогда пользовался Дхана Нанд? Наверняка Чанакья уже много раз поступал так, пока Чандрагупта проводил недели и месяцы на войне, а царь даже не ведал об этом!

«Я не сделал свой народ счастливым, — внезапно понял Чандрагупта. — Я творю то же самое, что делал Дхана Нанд: повышаю налоги, увеличиваю армию, убиваю чьих-то сыновей, заставляя участвовать в войнах… Чем я лучше? Выходит, я просто стал таким, как он?! Или хуже?!»

Но тут же он спохватывался и начинал успокаивать себя, вспоминая слова ачарьи:

«Нет, я другой! Между нами огромная разница. Дхана Нанд грабил народ, наполняя свои личные тайники, а я помогаю бедным, одариваю браминов, оказывая им уважение. Дхана Нанд не любил даже родную сестру. Его любовь была эгоистической. Он пытался запереть её во дворце для себя одного, как птицу в клетке. Дурдхара сама так говорила. А я освободил её из этой клетки! Дхана Нанд пытался убить Тару и собственного сына. А я люблю Биндусару. Нет, я совершенно не такой! А, значит, ачарья прав. Те, кто кидал в меня луком — неблагодарные бунтовщики. Наверное, это бывшие люди Дхана Нанда, а таких людей действительно следует унять».

И он позволил Чанакье снова действовать по его усмотрению. Но, отдав такой приказ, Чандрагупта почему-то вдруг с горечью вспомнил разговор о прогнившей дхарме, состоявшийся много лет назад между ним, Чанакьей и аматьей Ракшасом.

Это случилось вечером того дня, когда тело Дхана Нанда было предано огню. Стоило аматье заикнуться о том, что он уходит в лес, и Чанакья тут же пригласил советника в свои покои под предлогом обсуждения важного государственного дела, усадил напротив себя и Чандрагупты и сказал:

— Картикея, подумай снова: неужели ты не собираешься послужить законному наследнику своего царя?

Ракшас зло расхохотался.

— Уж не намекаешь ли ты, Вишнугупта, на то, что этот пишач, — аматья указал пальцем на Чандрагупту, — сын или брат моего царя?