Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Он с нетерпением ожидал возвращения Нины, коротая время за шахматами с Алексеем; тот сметал кавалерийским наскоком осторожные дебюты партнера и не скрывал при этом своего удовольствия, что раздражало Руперта. Теперь он окончательно убедился, что в любом серьезном поединке Алексей со своей энергией возьмет над ним верх. Это тоже была их, русская, черта. Не мешало бы объяснить Лиллу, что если дело дойдет до войны, русские — Руперт был в этом уверен — преодолеют и переживут все: они выносливее других, увереннее в своих силах и лучше умеют приспособиться к обстоятельствам — психологическим и физическим, рядом с ними он чувствовал себя выходцем из очень изнеженного мира.

— Вы зеваете! — ликовал Алексей. — При таком дебюте, Руперт, есть верный способ вас побить.

— Ладно, — бормотал Руперт, пытаясь сосредоточиться на игре. — Пойду пешкой, а потом слоном, как вы советуете.

Но он знал, что опять проиграет, и невольно поймал себя на нехорошей мысли: ничего, зато неизвестно, кто из них победит в сердце Нины Водопьяновой, может, вовсе и не Алексей при всей его жизненной энергии. В той борьбе нет классических дебютов и защит, там все решает неуловимая, загадочная нервная связь, которую не объяснишь ни интеллектуальным сродством, ни даже физическим влечением. Если это можно назвать любовью, то он влюблен в Нину Водопьянову, а она в него. Но разве он мог назвать это любовью, нельзя ведь любить двух женщин сразу! Такого не бывает. А у него не было сомнений, что он любит Джо.

— Вы думаете о чем-то постороннем, — упрекнул его Алексей. — Вы играете невнимательно.

— Простите, — извинился Руперт. — Никудышный из меня шахматист!

— Но это же такая простая игра! Только правила у нее жесткие. Вы — вроде Нины: она всегда спрашивает, зачем относиться к игре гак серьезно. А я отвечаю: игра тренирует внимание, учит рассчитывать свои действия. Вы ведь штурман, Руперт, вам полагалось бы хорошо играть в шахматы… А Нина считает их пустой тратой времени. — Алексей принялся складывать шахматные фигуры. — Знаете, — сказал он, — она за вас очень беспокоится.

— Я доставляю ей массу хлопот.

— Нет! Хлопоты причиняю ей только я. Мне кажется, что она сейчас очень устала, устала от меня. Я ее измучил. — Вид у Алексея был задумчивый и встревоженный. — Сегодня ночью ей было плохо. Я вам никогда не рассказывал… Один раз она была у меня очень больна…

Руперт кивнул; он вовсе не желал этого слышать, но решил вытерпеть до конца— дослушать и понять.

— Она совсем не такая крепкая, как ей кажется. Когда у нее что-нибудь не ладится, она сразу сдает, начинает худеть. Нервы.

Руперт боялся смотреть Алексею в глаза: неужели он догадывается и хочет его предостеречь? Но нет, Алексей просто делился с ним своей тревогой за Нину — больше ничего. Взглянув на Алексея, Руперт понял, что тот ничего не знает, кроме того, что Нина чем-то удручена, и это, быть может, напомнило ему другое горе, которое она испытала, когда умерли ее дети и она хотела броситься под поезд.

— Когда я уеду, ей сразу станет легче. — сказал Руперт. — И вам будет спокойнее. Она слишком серьезно относится к своим обязанностям.

— Это верно, — озабоченно кивнул Алексей.

█

Увидев больного отца, Роланд не проявил никаких признаков беспокойства. Выглядеть он стал совсем как русский мальчик. Возможно, в этом была повинна его новая манера носить рубашку, его стрижка, его красный галстук. Он привез с собой целую кучу книг, фотографий, значков моделей машин. С ним пришли двое друзей. Лежа в постели, Руперт вел светский разговор с прелестной девочкой с соломенными волосами; эта двенадцатилетняя особа, очевидно, уже прочно вошла в жизнь Роланда; ее сопровождал невысокий мальчик, сверстник сына, — судя по всему, отчаянный фантазер. С Рупертом он был неразговорчив, но Роланду явно очень нравился. Между собой они говорили по-русски, и Руперт с удивлением слушал, как свободно, хоть и по-ребячьи, владеет чужим языком Роланд.

— Смотрите, какой молодец! — горячо похвалила его Нина. — Уже выучился по-русски.

— Как это тебе удалось так быстро? — удивился Руперт.

— Я и сам не знаю как, — ответил мальчик. — В «Артеке» почти все ребята говорят по-английски. Их в школе учат.

Невозмутимый голос сына почему-то сразу успокоил Руперта. Ему показалось, будто он вдруг вырвался на волю из темноты. Последнее время он чувствовал себя загнанным, отрезанным от привычной жизни: не мудрено, что он стал все преувеличивать — и свои чувства, и свои страхи.

— Отлично, — весело сказал он Роланду. — Теперь мы можем ехать домой.

— А воспаление легких у тебя прошло? — сдержанно осведомился Роланд.

Нина чуть заметно кивнула Руперту, и он ответил:

— Да. Почти.