Сыновья и любовники

– Знаешь, мама, – сказал Уильям, когда поздно вечером они остались одни, – Лили совсем не знает цены деньгам, такой у нее ветер в голове. Она, когда получает жалованье, возьмет да накупит какой-нибудь дряни вроде marrons glaces5, а я изволь покупать ей сезонный билет и оплачивать всякие непредвиденные покупки, даже белье. И она уже хочет выйти замуж, а мне кажется, мы вполне можем пожениться и в будущем году. Но при таком отношении к жизни…

– Хорош будет брак, – сказала мать. – Я бы еще как следует подумала, мой мальчик.

– Ну, знаешь, я слишком далеко зашел, где уж теперь рвать, – сказал он. – Так что как только смогу, я женюсь.

– Хорошо, мой мальчик. Раз решил жениться, женись, тебя не остановишь. Одно тебе скажу, когда я думаю об этом, я ночей не сплю.

– Она будет молодцом, мама. Как-нибудь мы справимся.

– И она позволяет тебе покупать ей белье?

– Ну, понимаешь, она меня не просила, – начал оправдываться Уильям. – Но один раз утром… а холод был… я встретился с ней на станции и вижу, она вся дрожит, прямо трясет ее. Я тогда спросил, хорошо ли она одета. А она говорит: «Наверно». Тогда я говорю: «А белье у тебя теплое?» И она сказала, нет, бумажное. Я ее спросил, как же это она в такую погоду не надела ничего поплотней, а она сказала, ничего поплотней у нее нету. Ну, оттуда у нее и бронхиты! Вот и пришлось повести ее в магазин и купить что-то потеплей. Понимаешь, мама, будь у нас деньги, я их не жалел бы. И должна же она оставлять деньги на сезонный билет. Но нет, она идет с этим ко мне, а я выкручивайся.

– Неважные у тебя виды на будущее, – с горечью сказала миссис Морел.

Уильям был бледен, и на его хмуром лице, когда-то таком беспечном и смеющемся, лежала печать сомнений и страдания.

– Но не могу я теперь от нее отказаться, слишком все далеко зашло, – сказал он. – И потом, в чем-то я без нее не мог бы.

– Мальчик мой, помни, ты ставишь на карту всю свою жизнь, – сказала миссис Морел. – Нет ничего хуже, чем безнадежно неудачный брак. Бог свидетель, мой брак достаточно неудачен и должен был бы чему-то тебя научить; но могло быть и хуже, гораздо хуже.

Уильям оперся спиной о каминную полку, сунул руки в карманы. Высокий, тощий, он, казалось, при желании и на край света отправится, и дойдет. Но по его лицу мать видела, как он страдает.

– Не могу я теперь расстаться с ней, – сказал он.

– Запомни, – сказала она, – разорвать помолвку еще не самое большое зло.

– Нет, теперь я не могу с ней расстаться, – повторил Уильям.

Тикали часы, мать и сын умолкли, и не было между ними согласия, но он не сказал больше ни слова.

– Что ж, иди ложись, сын. Утро вечера мудренее, может, ты и поймешь, как поступить.

Уильям поцеловал мать и ушел. Она поворошила угли в камине. На сердце было тяжко, как никогда. Прежде, при раздорах с мужем, казалось, в ней что-то ломается, но они не сокрушали ее волю к жизни. Теперь сама душа была ранена. Сама надежда сражена.

Не раз Уильям выказывал ненависть к своей нареченной. А в самый последний свой вечер дома он уж вовсе ее не щадил.

– Вот ты не веришь мне, какая она есть, – сказал он матери, – а поверишь, что она проходила конфирмацию трижды?

– Чепуха! – рассмеялась миссис Морел.

– Чепуха или не чепуха, но это чистая правда! Для нее конфирмация – вроде театрального представления, случай покрасоваться.

– Все не так, миссис Морел! – воскликнула девушка. – Все не так. Это неправда!

– Как неправда! – крикнул Уильям и гневно обернулся к ней. – Один раз конфирмовалась в Бромли, один раз в Бекенхеме и один раз где-то еще.

– Больше нигде! – со слезами возразила Лили. – Больше нигде!

– Нет, еще где-то! А если и нет, почему ты проходила конфирмацию дважды?

– Миссис Морел, первый раз мне было всего четырнадцать, – взмолилась она со слезами на глазах.

– Ну да, – сказала миссис Морел. – Я вполне понимаю, детка. Не обращай на него внимания. Постыдился бы, Уильям, такое говорить.

– Но это правда. Она верующая – у ней были синие молитвенники в бархатном переплете. А вот веры в ней или чего другого не больше, чем в ножке этого стола. Пошла на конфирмацию трижды – ради зрелища и чтоб себя показать, и такая она во всем, во всем!

Девушка с плачем села на диван. Не хватало ей ни силы, ни выдержки.

– А уж что до любви! – С таким же успехом можно ждать любви от мухи! Мухе тоже любо сесть на шею…

– Ну довольно, – приказала миссис Морел, – таким разговорам здесь не место. Мне стыдно за тебя, Уильям! Ты ведешь себя недостойно мужчины. Только и знаешь, что придираешься к девушке, а потом делаешь вид, будто помолвлен с нею!

И миссис Морел умолкла, разгневанная, возмущенная.

Уильям ничего не сказал, а недолго спустя повинился, целовал и утешал свою нареченную. Однако то, что он сказал о ней, было правдой. Она стала ему ненавистна.

Когда они уезжали, миссис Морел проводила их до самого Ноттингема. До Кестонской станции дорога была длинная.

– Знаешь, мама, – сказал Уильям, – моя Цыганка – пустышка. Ничто не проникает ей в душу.

– Нельзя так говорить, Уильям, – упрекнула мать, ей сделалось очень неловко; ведь Лили шла рядом.