Сыновья идут дальше

«Картофеля 2 пуда, корюшки 2 с половиной фунта, мяса 2¹/₄ фунта, свеклы кормовой 11 фунтов, творогу 1 фунт, капусты 12 фунтов, меду 1 фунт, воблы 24 фунта, 1 банку неопределенных консервов, битой птицы 2 фунта».

Проверив цифры еще раз, комиссар продовольствия подписал годовой отчет, задумался и задремал, уронив голову на стол.

Его разбудил телефонный звонок. Звонил Дунин:

— Дима, новость знаешь?

— Какую, Филипп Иваныч?

— Эстонец мир предлагает. Наши делегаты поехали.

Дима не сразу мог понять, что́ заключено в этом известии.

— Ну как же, — оживленно объяснял Дунин, — теперь хоть отдушина есть на Балтике.

— Маленькая.

— Что ж… стену пробили, а дальше валить ее надо будет — и свалим. Помнишь, как Федя Воробьев прислал за тобой, когда прохвост Березовский толковал насчет того, что нам у моря больше не удержаться. Помнишь?

— Да, да.

Но Дима помнил плохо. Физическая слабость мешала ему сосредоточиться.

— Ты что делаешь?

— Отчеты подвожу, Филипп Иваныч.

— Ну-ну… Невеселое дело, брат.

Это был первый мирный договор после Бреста.

Весной 1920 года Дунин и Андрей Башкирцев вошли в дом на набережной Невы, где помещалось генеральное консульство Эстонии. В доме был образцовый порядок, на лестнице ковровая дорожка, в комнатах тепло. Дунин пришел в кожаной куртке, Башкирцев, приехавший из Москвы, в старом пиджачном костюме.

— Передайте, — сказал Башкирцев секретарше, — что пришел представитель Народного комиссариата иностранных дел, а этот человек в моем присутствии даст показания, о которых извещен консул.

Их встретил человек средних лет, румяный, упитанный, в отлично сшитом костюме, безукоризненно вежливый. Но в этой вежливости сквозила неуловимая наглость. И он и элегантная секретарша словно хотели сказать пришедшим: «Да есть ли во всем городе еще один такой убранный дом? Поглядите на нас и на себя. Ведь вы оказались за гранью цивилизации. Мы здесь островок сытной и изящной жизни. Прохожие готовы заглядывать к нам в окна. Они голодны и плохо умыты. Вот к чему привело ваше неистовство. Наша граница в ста верстах, а ваш город на Неве больше не столица».

— Я к вашим услугам, господа.

— Мы знакомы, господин консул, — глуховатым голосом говорит Башкирцев. — Это господин Дунин, который желает в моем присутствии дать показания относительно недавних арестов в Эстонии.

Легкий кивок головы. Секретарша готовится записывать. Дунин едва сдерживает негодование. Башкирцев внимательно глядит на него, и Дунин понимает значение его взгляда. Он спокойно начинает:

— Да, я по поручению партии и командования армии был в прошлом году переброшен на подпольную работу.

— В Эстонию, — холодно напомнил консул.

— Нет, не в Эстонию, а в части белогвардейского генерала Юденича, который оккупировал Эстонию, — спокойно ответил Башкирцев. — Это не одно и то же.

— Прошу продолжать.

— Да, я вел подпольную работу в белых частях. Я, насколько было в моих возможностях, помогал разлагать их.

— Что было и в интересах Эстонии, господин консул, — напомнил Башкирцев.

Консул промолчал.

— Я иногда встречался с моими старыми знакомыми. Я познакомился с ними еще в те времена, когда работал в этих городах. Это честные люди, труженики. Они иногда давали мне приют. И теперь они арестованы лишь за то, что я встречался с ними.

— Это в компетенции наших властей, господа. Не следует вмешиваться в наши действия. Это не поможет наладить добрососедские отношения. — Консул с излишней твердостью произносит русские слова.

— Господин консул, — Башкирцев достает из портфеля несколько листков, — мы читаем эстонскую прессу. Арест этих людей связан с появлением у них страшного большевика Дунина, сорившего иностранной валютой, как пишут газеты. Вот он, страшный большевик Дунин. Он на каждом шагу рисковал жизнью и помогал этим не только нам, но и вам.

Лицо консула непроницаемо.

— Если бы Юденич достиг своего, — продолжает Башкирцев, — вашего правительства не было бы и я бы не имел удовольствия беседовать с вами здесь.

Секретарша вскинула брови — последние слова показались ей забавными.

В руках у Башкирцева то, что видели незадолго до смерти друзья Дунина, друзья Димы, — записная книжка белого офицера, которую нашел при убитом Чернецов.

— Позвольте ознакомить вас с этим документом. Он красноречив.

Вот они, строки о том, что эстонских министров после победы Юденича выпорют на конюшне.

— Это было уготовано армией Юденича таким людям, как вы, господин консул. Почему же томятся в тюрьме люди, которые чем-то помогли Дунину?

Лицо консула по-прежнему непроницаемо, но в глазах промелькнуло что-то особое. Башкирцев и Дунин — оба понимают: этот человек ненавидит и белых офицеров, и тех, с кем он сейчас говорит. Но белых офицеров он ненавидит, пожалуй, не так остро.

— Я доведу до сведенья нашего посла то, о чем вы мне сообщили, господа, — консул поднимается.

Башкирцев и Дунин выходят на набережную.