Сыновья идут дальше

Просыпается маленький город маленького государства на Балтике. Он заметно обеднел в последние годы. Меньше стало движения в нем, меньше жизнерадостности у обитателей.

На кривой улице у выхода из порта широкоплечий человек в белом переднике открывает ставни и недовольно пыхтит дешевой сигарой.

Мимо неверной походкой идет старик. Он замедляет шаги, снимает фуражку, кланяется.

— Ну? — хмуро говорит человек в переднике. — Рано.

— Вечером приходить мне? — Он плохо говорит на языке этой страны.

— Не знаю. — Человек в переднике снимает с ручной тележки бочонок и переносит его в погребок. — Посмотрим.

Вечером у дверей погребка зажигается голубой газовый рожок. Широкоплечий человек стоит за прилавком.

Приходят двое-трое молчаливых людей. Они сидят до полуночи и после каждого глотка заботливо закрывают тяжелую пивную кружку. Она одна на долгий вечер. Широкоплечий недовольно подает гостям костяшки домино. Играют тоже молча.

Поздней осенью и зимой здесь не бывает людей. У города нет работы, кружка пива не всегда доступна людям. Лишь иногда в ненастную погоду сюда зайдут лоцманы. От них прибавится выручки.

Из всех, кого веками кормило море, они одни теперь работают постоянно. Они вешают в углу на гвоздь клеенчатые накидки, от которых согревается остывшая на осеннем ветру кровь.

— Проводил? — спрашивает хозяин.

Высокий лоцман с обветренным румяным лицом раскуривает трубку.

— Проводил на ост. Если бы не эти пароходы, то и мы, лоцманы, сидели бы без дела. То на ост, то оттуда на вест. У них порты не пустуют. Музыкант придет?

Хозяин глядит с порога по сторонам. Оборванный низкорослый, когда-то крепкий, а теперь изъеденный водкой и болезнями старик сидит под дождем на скамейке.

— А, пронюхал, что позовут? Иди!

Хозяин вынимает из-под прилавка гармонь. Это гармонь старика, она всегда в закладе.

Лоцманы заказывают старику одну и ту же песнь. Она грустная и медленная. Может быть, ее и надо играть только на старой гармони. Когда из-под заплат вырывается воздух, то кажется, что вздыхает кто-то невидимый, что его судьба непоправима и жить ему недолго. Старик играет плохо. Пальцы непослушны, гармонь фальшивит. Лоцманы немного знают язык большой страны на востоке. «Зачем ты, мать, меня родила?» Эта песнь там давно забыта. Почему же здесь от нее щемит сердце? Должно быть, потому, что так много голодных людей в этих городах на Балтийском море, потому, что вот там и там увидишь протянутую руку нищего со спичечным коробком на ладони, потому, что жизнь закрыта для старых и для молодых.

Лоцманы задумываются, медленно гаснут их короткие трубки.

Все давно знают, что старик родом из этой большой страны на востоке. Но его жизнь запутанна. Как он попал в тихий город? Об этом старик не рассказывает. Обычно старик сидит в углу. У него мутные, безразличные глаза. Но когда за стол садятся люди с пароходов, которые лоцманы провожают на ост или ведут оттуда, старик оживляется. Он незаметно посматривает на молодых крепких людей, но, встретившись с ними взглядом, тотчас отводит глаза. Тогда он прислушивается к каждому слову.

— А ведь у него саратовка, — говорит молодой моряк спутнику. — С колокольцами. Знаешь, бывает, на Волге далеко слышишь ее, так далеко, что и лодки не видать. А колокольцы слышны.

— Ваш земляк, — говорит лоцман.

— Давно уж, видать, не земляк нам. Должно быть, выкинули его от нас.

— А вы расспросите его.

— Незачем.

— Он ваши песни играет, — лоцман придвигает старику стаканчик, и начинает звучать унылая песня.

— Откуда у него саратовка? Где взял?

Старик всегда молчит, но однажды вечером он, захмелев больше, чем обычно, неожиданно сказал матросу советского парохода:

— Гармонист тот был вот такой же молодой, как ты.

Он посмотрел исподлобья и хихикнул.

— Я ему говорил — играй эту песню. Напоследок-то она подходила. Отказался, перед смертью отказался. Станцию эту знаешь?

И он назвал место, где стояла сосна со страшными зарубками.

— Помолчи! — бросил хозяин.

В руках у старика была гармонь устьевца Леонида.

Но старик, словно боясь, что ему помешают, досказал торопливо и несвязно:

— Так вот какой это земляк.

Моряки поднялись за столом.

— Хозяин, убери убийцу, не то мы уйдем. Мы с ним рядом сидеть не будем.

— Кто вы? — недовольно спрашивает хозяин.

— Мы советские моряки.

Поднимались люди за другими столами. Подошел рыжеватый костистый пожилой человек:

— What is the matter?[26]

Советский моряк взволнованно заговорил с ним по-английски. Пожилой человек коротко кивнул головой.

— Если бы ты был моложе, грязный убийца, я бы убрал тебя отсюда одним ударом. — Он оборачивается к советскому моряку: — Ты говоришь, девятнадцатый год, товарищ? Я хорошо его помню. Мы отказались везти снаряды белому генералу, который наступал на Петроград. И два года меня не брали ни на один пароход. Мы не хотели помогать таким, как ты, старая собака. Хозяин, вышвырни его отсюда. Здесь воняет убийцей. Ты не хочешь, хозяин? Берегись, я скажу и на других пароходах. К тебе никто не придет.