Сыновья идут дальше

— Дворники и швейцары! — кричал Ливенский. — Творите анархию! Не будьте сторожевыми псами богачей. Оставьте ворота открытыми и уходите. Дворники, вы свидетели пороков и излишеств богачей, творите анархию! За мною!

Дворники посмеивались.

— А ну-ка, творец, пошел отсюда, чумовой. — Родион дал Ливенскому по шее, не сильно, но тот едва удержался на ногах.

Ливенский шмыгнул в темный переулок, но и оттуда послышался его голос: «Дворники!»

— Чего ты нам выпить не дал? — вопрос был обращен к Родиону. — Мы не на продажу, а себе.

— Идите-ка спать.

— И то, — дворники разошлись.

А они не ложились всю ночь и утром снова обходили город. Стрельбы не было. На стенах домов белели воззвания новой власти. Трамваи уже не стояли впритык. Проносились автомобили с красными флажками на радиаторах. Казалось, жизнь города снова восстановилась полностью и можно было вернуться в поселок. Но впереди, в тот же день, были другие поручения.

Родион и Дима с отрядом красногвардейцев отправились к большому казенному дому в центр города. До Февраля этот дом назывался департаментом. С лета его называли, для того чтобы у правительства было больше популярности, министерством социального обеспечения. Бастовало и это министерство.

Нескончаемая очередь стояла у дверей. У Димы дрогнуло сердце. В рубище из истрепанной, потемневшей от фронтовых дождей, от окопной сырости, разорванной на колючей проволоке шинели, в расползающихся ватниках, в солдатских фуражках, давно потерявших цвет и форму, стояли инвалиды войны. Без ноги, потерянной у Перемышля, у Ковно, с культяпкой вместо руки, с колесиками вместо ног, в синих очках, слепые, с изъеденными глазами, подергивающие головой, они мокли под мелким холодным дождем. Стояли женщины, старые и молодые, с детьми, закутанными в тряпки. Держали в руках листки и книжки казенного образца. В пустом доме металась от окна к окну молодая женщина, посланная из Смольного, ломала руки и плакала.

— Пенсию, несчастные гроши, задержали за месяц, а теперь все запутали и ушли, — говорила она Родиону. — Касса уведена на дом к этой графине, министру.

— Но ведь им же платили через казначейство.

— Не всем. Казначейство уже не справлялось. Многим платили здесь.

Когда выходили на улицу, Родион, бледный, говорил Диме:

— Запомни это, Дима, навсегда запомни. Даже калек хотят натравить на нас. Вот приведем, как пекарей в Устьеве.

— Те-то «ханжой» обожрались, — угрюмо проговорил Волчок, — темные люди, а эта… С ней круче надо.

Через полчаса они были в особняке у Таврического сада. Особняк занимала графиня, потомок екатерининского канцлера, довоенный либерал и просветитель, благотворительница, которую летом сделали министром, чтобы показать, что в правительстве могут быть и женщины.

С минуту подождали в библиотеке. Никогда ни Родион, ни Дима не видели сразу столько книг. Красногвардейцы держались как-то смущенно, Родион сердито на них посмотрел. Графиня вышла спокойная, но сопровождавший ее человек ученого вида возмущался, размахивая руками:

— Недопустимо так обращаться с женщиной! Графиня столько добра сделала рабочим!

— Слишком мы добрые, — отвечал Родион. — Ругать нас будут — и поделом. За это надо бы по меньшей мере в тюрьму, за такое зверство. Где министерская касса?

— Я ее передала законному правительству.

— А это закон, что калека не может купить хлеба даже по карточке? Чтобы слепой под дождем мокнул? Их с хоругвями на войну провожали… Собирайтесь с нами. Запутали — теперь распутывать придется.

Он был так взволнован, что в автомобиле, нарушив обыкновение, сказал еще графине:

— Помню ваш дом на Тамбовской улице… Рабочим по воскресеньям лекции насчет звездного мира читали. Все, чтоб… подальше от земли.

Неожиданно для него заговорила графиня. Подняв брови, она сказала:

— Но вы пользовались моим домом на Тамбовской и для других целей. Там выступал лет десять тому назад ваш нынешний лидер.

Родиона изумили ее слова — так неумны они были. Он ответил:

— Ну, это уж наша заслуга.

И дальше они всю дорогу промолчали. Родион смотрел в окно.

К Смольному шел полк. Солдаты были немолодые, поздних призывов, бородатые, очевидно прежние ратники, не знавшие действительной службы. Но давно не видел Родион такого образцового порядка. Шинели были старательно надеты и подпоясаны. Трубы оркестра, который играл военный марш, ярко начищены, и дождь не расстроил порядка.

«Да, не то что летом, — сам себе сказал Родион. — Керенский небось не мог так бородачей на Марсово поле вывести».

Графиню Панину сдали в Смольном, и снова для устьевцев нашлось много дела.

3. «Ленин здесь!»

Только поздним вечером они смогли вернуться в Смольный. В этот час открывался великий съезд, который подытоживал напряженную борьбу и начинал еще более напряженную, еще более страстную, беспощадную, тяжелую, долгую, жертвенную и счастливую.