Сыщик Путилин

Каждое движение в воде вызывало плеск и хлюпанье. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее необычайно похожей на кровь. Летучие мыши с протяжным свистом проносились над движущейся процессией.

— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-ского костела иезуит.

Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.

— О, это неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. — А вы бы монастырского ликеру?..

Тот сокрушенно покачал головой, полностью скрытой капюшоном сутаны. Наконец стало суше, светлее.

— Мы подходим. Amen.

Последняя ночь осужденного

В маленькой камере с низким сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла. В этой клетушке метался, как зверь в клетке, высокий стройный молодой человек. Это был сын графа, Болеслав Ржевусский. Правильные, точеные черты его бледного лица были искажены невыразимой мукой… Порой он в отчаянии заламывал руки, и из его груди вырывались крики, которые были преисполнены невыносимой тоски, почти животного страха и праведного гнева.

— Как они смеют?! Как они смеют?!

Временами казалось, что бешенство овладевало им. Тогда юноша бросался к железной двери и принимался что есть силы колотить в нее руками и ногами.

— Выпустите меня! Вы — преступники, палачи! Слышите ли вы меня?

В ответ — ни звука, ни шороха. Вокруг царила тишина, точно в могиле. Отчаявшись достучаться до своих палачей, молодой граф бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался от него. Через толстые прутья железной решетки, везде, куда только мог проникнуть его ищущий взгляд, было видно колыхание страшной массы мутной воды.

— Господи, да где же я?! Что со мной?..

И вдруг Болеславу вспомнились казавшиеся тогда фантастическими рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах, пролегавших даже под Вислой. Значит, это правда? Значит, он действительно попал в страшные лапы иезуитов? Значит, грядущая смерть, к которой они приговорили его, вовсе не шутка, а жуткая, зловещая правда? Смерть… Но почему? За что?! Смерть в его годы, когда весь мир разворачивается перед ним во всех своих самых прекрасных проявлениях… Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен…

— О нет, нет! Этого не может быть. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог позволит совершиться такой вопиющей несправедливости?!..

И тут вспомнились слова высказанной ему угрозы: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же еще есть Бог?

«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы!» — гулом погребальных колоколов отдается в его душе приговор правоверных католических судей-палачей. Болеслав Ржевусский страдальчески зарыдал. Вдруг он вскочил и, отирая со лба холодный пот, стал прислушиваться. Что это: голоса, шаги? Да-да, все яснее, ближе… Вот они слышны уже у самых дверей его каземата. Молодой граф задрожал всем телом и выпрямился. С протяжным скрипом дверь раскрылась. На пороге, со свечами в руках, столпились несколько фигур, облаченных в рясы.

— Поскольку вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника… — донеслось точно откуда-то издалека до несчастного молодого графа.

Два монаха-иезуита торжественно внесли в каморку какое-то белое одеяние.

— Что это… что все это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.

— Сын мой! — начал торжественным голосом старый монах-иезуит. — Вы уже выслушали смертный приговор, вынесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.

— Что?! — дико закричал граф.

— Сейчас вы искупите свои страшные грехи перед Отцом нашим Небесным и перед матерью нашей — святой католической церковью.

— Вы лжете! Слышите? Вы лжете! Я не хочу умирать, вы палачи, убийцы! Вы не посмеете меня умертвить!

— Сын мой, не стоит, все это напрасно: еще ни один приговор нашего трибунала не оставался без исполнения.

Двое монахов приблизились к осужденному.

— Снимите свое платье и облачитесь вот в это одеяние. Это — последний покров приговоренных к смерти. — И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.

— Прочь! — в исступлении заревел граф, отталкивая от себя прислужников палачей. — Спасите меня! Спасите!

Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.

— Я должен предупредить вас, сын мой, что, если вы не облачитесь добровольно, нам придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы сумели бесстрашно поносить святую церковь, умейте же храбро умереть за причиненные ей оскорбления. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelum…»

— Помогите! — опять вырвался, казалось, из глубины души несчастного безумный крик ужаса, страха.