Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

– Что с тобой? – спросил Володя.

– Какое горькое у вас кофе, – признался Липов, с трудом проглотив выпитое.

– Во-первых, кофе – это он. Во-вторых, если он кажется тебе горьким, можешь добавить туда сахара и сливок.

– А в-третьих?

– Допивай скорее, а то опоздаем.

– Господи, ну что за чушь пишут, – Дмитрий Данилович раздраженно отбросил «Петербургский листок».

Александра Ильинична тут же заинтересовалась и придвинула к себе газету.

– На четвертой странице, вторая заметка в левой колонке под названием «Слухи и сплетни».

– «Оказывается в нашей сыскной полиции служат карлики. Для маскировки все они переодеты гимназистами. Вчера один из них вернул подполковнику Н. утерянный им Владимирский шейный крест, за что был награжден десятью рублями».

– Пятью, – поправил Федя.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Александра Ильинична.

– Так это про нас с Володей написано. Карлики – это мы.

Старшие Тарусовы расхохотались. Им и в голову не пришло, что вчерашние приключения детей попадут в газеты. Накануне вечером их привез лично Крутилин и, подробно рассказав об их решающей роли в дознании, попросил мальчишек не ругать.

– А как ты орден разыскал? – спросил Володя.

Федор кратко рассказал.

– А можно мы эту газету в гимназии покажем? – спросил он у взрослых.

* * *

Утром на второй этаж дома десять по 5-й линии поднялся агент сыскной Ефимыч и покрутил в звонок. Открыла ему Соня.

– Смирницкая Софья Павловна здесь проживает? – спросил Ефимыч.

– Здесь.

– Агент сыскной полиции Ефимов. Приказано доставить вас к начальству.

Через десять минут бледная от волнения Соня вышла вместе с Ефимычем из парадной. Их ожидала пролетка, на которой агент прибыл сюда. Ещё через десять минут девушка вошла в кабинет Крутилина.

– Присаживайтесь, – указал он пальцем на стул.

– Я ни в чем не виновата. Вы не имеете права меня задерживать…

– Я разве задерживаю? Просто хочу побеседовать. Так что располагайтесь. А насчет вашей невиновности готов поспорить. Недоносительство и укрывательство является преступлением.

– Я считала Чванова политическим…

– А их что, можно укрывать? Знаете, почему таких, как вы, барышень называют наивными? Потому что жизни вы ещё не знаете, а лезете в самое её пекло. Чванов что-нибудь рассказывал о своих сообщниках?

– Нет.

– Разве? А почему тогда покраснели?

– Потому что вчера пыталась за ним увязаться. Он собирался идти на конспиративную квартиру за новыми документами. Но меня, как ни просила, не взял.

– А Кешку?

– Кешка пошел с ним. Кстати, что с ним?

– Он в камере для задержанных.

– Но он ничего не сделал. Кешка – ребенок! Несчастный ребенок.

– Который вместе с матерью обчистил лавку ростовщика. Им обоим место на каторге.

– Меня тоже… тоже туда отправите?

Крутилин призадумался. Несмотря на короткую стрижку, девица была ему симпатична. Открытая, честная. А то, что дурочка, так ей всего-то двадцать один годик. Выветрится у неё эта революционная дурь. Таких не наказывать надо, а отечески журить. От наказания ведь один вред выйдет – после ссылки сердце у неё ожесточится, и вместо любящей жены и матери вылупится из неё озлобленный на весь свет революционер-нигилист. Купит она тогда револьвер и пойдет, как Каракозов, стрелять в императора.

– Нет. Потому что надеюсь, что вся эта история послужит вам хорошим уроком и впредь вы за версту будете обходить революционный сброд.

– Я обещаю вам, что прерву все подобные знакомства.

– Тогда всего вам доброго. Да, и выкиньте-ка вы из дома всю запрещенную литературу. Или хотя бы наденьте на эти книжки обложки. Вам очень повезло, что мой Назарьев – такой же либерал, как и я, и поэтому эти книги в протокол не вписал.

– Спасибо вам и ему. – Девушка встала.

Она вышла на Большую Морскую, задыхаясь от душивших её слез. Какая же она дура! Ведь знала, что за «народничество», то бишь обучение народа грамоте, теперь сажают в тюрьму или отправляют в ссылку. Знала и то, что запрещенные книги надо прятать от посторонних глаз. Но все равно играла с огнем в глупой надежде, что тучи пройдут мимо неё.

Повезло, что полицейский попался душевный и понимающий. Не то сидела бы сейчас в тюремной камере.

* * *

Выпроводив Соню, Крутилин вызвал сонеткой дежурного и распорядился привезти в морг Адмиралтейской части сперва Кешку, а за ним и Фроську. Через пару минут, подписав несколько служебных бумаг, он отправился туда.

Несмотря на прохладу подвального помещения, дышать там из-за трупного разложения было тяжело. Крутилин даже платок к носу приложил, однако Кешка, привыкший к любым запахам, ни разу не чихнул и не закашлялся.

Иван Дмитриевич откинул простыню с тела Анатолия Чванова:

– Ты по-прежнему считаешь его своим отцом?

Кешка пожал плечами:

– Он сам им назвался. С чего бы ему врать?

– Он спрашивал тебя про медальон?

– Нет, я сам ему рассказал. Но он его сразу себе забрал.

– Почему?

– Не знаю. Я не спрашивал. Он ведь отец.

Дверь открылась, ввели Фроську.

– Кешенька, сынок, родненький! – бросилась она к ребенку.

– Ефросинья, подойди-ка сюда, – велел ей Крутилин. – Узнаешь?

– Кого?

Крутилин кивнул на труп.

– Впервые вижу.

– Это не батя? – спросил Кешка.