Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Расписание было грязное, засаленное на углах. Однако Равинелю было не до подобных деталей. Он поискал и нашел: старая линия Париж — Лион — Марсель. Они, конечно, выедут из Парижа поездом. О пикапе не может быть и речи. Его очаровывали названия городов, которые он читал: Дижон, Лион, все города долины Роны… Экспресс номер 35 до Ривьеры, вагоны первого и второго классов, прибытие в Антиб в 7.45… Были еще скорые поезда, подобные этому, которые шли до Вентимильи, и другие, следовавшие прямо в Италию через Модан. Были поезда с вагоном-рестораном, со спальными вагонами… длинными спальными вагонами голубого цвета… В облаке сигаретного дыма ему чудилось мерное покачивание вагона, ночь, ясная звездная ночь, в которую он может смотреть прямо, не боясь ничего.

Пунш оставил во рту привкус карамели. Мысленно он уже перебирал детали будущего путешествия. Крутящаяся дверь отбрасывала на него сполохи света.

— Мы закрываемся, месье.

Равинель швыряет на стол деньги, отказывается от сдачи. Одним жестом он отстраняет от себя Фирмэна, отстраняет кассиршу, которая смотрит на него, отстраняет прошлое. Крутящаяся дверь вбирает его в себя и выбрасывает на тротуар. Он останавливается в нерешительности, прислоняется к стене. Мысли его путаются. В мозгах вертится одно слово — Типперери. Он даже не знает, что это означает — Типперери, но устало улыбается.

III

Прошло более полутора суток! Осталось подождать еще один день. Равинель уже начал считать часы. Он ожидал, что эта неопределенность будет ужасной. Нет, ничего подобного! Но в каком-то смысле это оказалось даже хуже. Унылое, бесконечное ожидание. Время потеряло точку отсчета. Какой-нибудь осужденный на пять лет, верно, испытывает в начале своего заключения нечто подобное. А если заключение пожизненное? Равинель отгоняет от себя эту мысль, которая вьется в его мозгу, как муха, привлеченная запахом гнили.

Он начал выпивать. Отнюдь не для того, чтобы привлечь к себе внимание. И не для того, чтобы просто напиться. Ему хотелось лишь хоть как-то изменить темп своей жизни. Между двумя рюмками коньяка вдруг замечаешь, что прошло гораздо больше времени, чем ты ожидал. И время это проходит совсем незаметно, пока ты перебираешь в уме всякие пустячные детали. Например, гостиницу, где ночевал накануне. Жесткая кровать. Отвратительный кофе. Люди, снующие туда-сюда. Гудящие поезда. Он предпочел бы уехать из Нанта и провести некоторое время в Редоне или в Ансени. Но он не может уехать. Потому что каждый день поднимается с одной и той же ясной до пронзительности мыслью. Прикидывает свои шансы на успех, которые представляются столь ничтожными, что пропадает всякая охота бороться. Потом вдруг часам к десяти уверенность в успехе возвращается. Это подобно свету, который рассеивает тьму сомнений, обращая их в новые надежды. Тогда он бодро толкает дверь «Кафе Франса», где всегда находит двоих-троих приятелей, сидящих там и попивающих кофе с коньяком.

— А, старина Фернан!

— Ну и видик у тебя!

Приходится подсесть к ним, улыбаться. Хорошо еще, что они довольствуются первым же пришедшим на ум объяснением. Врать так легко! Достаточно сказать, что у тебя болели зубы и ты наглотался таблеток.

— А вот у меня, — говорит Тамизье, — в прошлом году болел коренной зуб!.. Адская боль, еще немного — и я просто утопился бы.

Забавно, но даже подобные замечания принимаешь не моргнув глазом. Убеждаешь себя, что у тебя болят зубы, что все происходит так, как если бы они и в самом деле болели. Уже тем вечером, тогда с Мирей… Это было… Боже мой, да ведь это было лишь вчера вечером… Так обман ли это?.. Нет! Все намного сложнее. Становишься другим человеком, перевоплощаешься, как актер. С одной только разницей: как только занавес опускается, актер опять становится самим собой. А вот для… для кое-кого невозможно отличить, где он сам, а где персонаж, которого он играет.

— Послушай, Равинель, что ты скажешь о новой спиннинговой катушке «Ротор»? По-моему, стоящая вещь. Я читал о ней в журнале «Рыбная ловля».

— Да, отличная катушка. Особенно для ловли в море.

Ноябрьское утро. Солнце уже не такое яркое, легкая дымка над мокрыми тротуарами… Время от времени трамвай скрежещет на рельсах на повороте возле кафе. Звук пронзительный, довольно продолжительный, но не противный.

— Как дома? Все в порядке?

— Да вроде бы…

И на этот раз он не соврал. Просто он чувствует совершенное раздвоение личности.

— Ну и жизнь у тебя, — замечает Белей. — Все время в дороге!.. Тебе никогда не приходило в голову заняться парижским районом?

— Нет. Прежде всего, парижский район — это для пожилых коммивояжеров с большим стажем. И потом, здесь у меня оборот намного больше.

— Я вот всегда думаю, — говорит вдруг Тамизье, — почему ты выбрал эту профессию?.. У тебя ведь хорошее образование!

И он принимается объяснять Белею, что у Равинеля квалификация юриста. Ну как растолковать им то, в чем и сам-то не разобрался? Может быть, дело в тяге к воде?

— Что, побаливает? — участливо спрашивает Белей.

— Да, дергает временами…