Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

По красному сигнальному фонарю они узнали стройку возле площади Бурс. Одновременно они увидели огни трамваев, стоявших вокруг площади Коммерции.

— Высади меня здесь.

Она наклонилась и поцеловала Равинеля в висок.

— Будь осторожен и не волнуйся. Ты же знаешь, дорогой: это нужно было сделать.

Люсьена захлопнула дверь машины и погрузилась в сероватую массу, от которой при ее продвижении отрывались неторопливые хлопья. Равинель остался один, судорожно вцепившись в подрагивающую баранку руля. На него вдруг нашло озарение… Нет, этот туман неспроста. Это совершенно явный знак. И он, Равинель, сидит в этой металлической банке словно на пороге судного дня… Равинель… Заурядный человечишка, в сущности неплохой. Он видел в зеркальце свои густые брови… Фернан Равинель, что идет по жизни как слепой, ощупывая все руками… И всегда-то туман!.. Вокруг только смутные, обманчивые силуэты… Мирей… Нет, солнце уже никогда не взойдет. Он в этом уверен. Ему никогда не вырваться из этой страны без границ. Неприкаянная душа. Призрак! Эта мысль не впервые посещала Равинеля. Как знать, может, он действительно не более чем призрак?

Он включил первую скорость и медленно объехал площадь. За запотевшими окнами кафе виднелись китайские тени. Нос, большая трубка, разверстая ладонь, которая вдруг принималась расти, похожая на звездообразную трещину. И огни, повсюду огни… Равинель испытывал потребность смотреть на эти огни, наполнить светом телесную оболочку, которая внезапно стала для него чересчур велика. Он остановился перед пивной «Фосс», вошел в вертящуюся дверь вслед за какой-то высокой хохочущей блондинкой. И оказался в другом тумане, образованном дымом трубок и сигарет, тумане, что растекался слоями, скрывая лица, цепляясь за бутылки, которые официант разносил на подносе на вытянутой руке. Взгляды. Щелканье пальцев.

— Фирмэн! Где мой коньяк?

Монеты звякали на столах и на стойке, касса непрерывно клацала, регистрируя сыпавшиеся со всех сторон заказы.

— Три кофе! Три, слышишь?

Шары катались по бильярдному столу, негромко стукаясь друг о друга. Шум! Биение жизни. Равинель присел на край дивана, расслабился.

«Ну вот и все», — подумал он.

Он положил руки на столик возле квадратной пепельницы, на каждой грани которой коричневой краской было написано слово Byrrh. Действительно, солидно. Такую пепельницу даже потрогать приятно.

— Что угодно месье?

Официант обратился к нему с почтением, в котором сквозила сердечность. Равинеля вдруг потянуло на что-то необычное.

— Пунш, Фирмэн, — заказал он. — Большой пунш!

— Будет сделано, месье!

Равинель постепенно забывал ночь, дом и все, что там произошло. Ему было тепло. Он курил хорошую сигарету. Официант священнодействовал над его заказом. Сахар, ром… И вот уже пламя весело заиграло над пуншем.

Прекрасное пламя, которое, казалось, вовсе не касается поверхности пунша, а рождается прямо в воздухе. Пламя, поначалу голубое, вдруг стало оранжевым и рассыпалось дрожащими язычками. Оно радовало глаз. Равинель вдруг вспомнил картинку на календаре, которой он подолгу любовался в детстве: негритянка на коленях под купой экзотических деревьев неподалеку от золотого песчаного пляжа, омываемого лазурным морем… Пламя пунша было тех же чарующих тонов. И когда он глоток за глотком пил обжигающий напиток, ему чудилось, что он пьет расплавленное золото, лучи мирного солнца, изгоняющие его тревоги, опасения, угрызения совести. Он тоже имеет право жить широко, как ему хочется, ни перед кем не отчитываясь. Он почувствовал вдруг, что освободился от чего-то, что угнетало его на протяжении дол-гого-долгого времени. Впервые за все время он без страха взглянул на того, другого Равинеля, который отражался в зеркале. Тридцать восемь лет. Лицо достаточно пожилого человека, а ведь он по-настоящему и не начинал жить. Он все тот же мальчик, который любовался негритянкой на берегу лазурного моря. Ну ничего, все еще впереди!..

— Фирмэн, повторить! И дайте мне железнодорожное расписание!

— К вашим услугам, месье.

Равинель вынул из кармана почтовую открытку. Разумеется, идея послать открытку Мирей принадлежала Люсьене. «Приеду утром в субботу…» Он встряхнул авторучку. Официант уже опять был возле его столика.

— Скажите-ка, Фирмэн, какое сегодня число?

— Четвертое… месье.

— Четвертое? Да, действительно. Четвертое. Я ведь сегодня целый день ставил дату на счетах!.. У вас случайно нет почтовой марки?