Табия тридцать два

– Так мы и живем в том же failed state, что и до Кризиса, – явно начиная паясничать, возразил Брянцев. – Где вы увидели прекрасную и свободную Россию, на каких полях? Я лично вижу несчастную нищую землю, старики которой и рады бы дожить до деменции, а поди ж ты, не доживают – мрут с голода! Что там поменяла ваша культура, что улучшила? Чего добился «великий стратег» Туркин? Какое к черту динамичное развитие экономики, когда 95 процентов зарабатываемого по-прежнему изымается в счет репараций? Когда через полвека после якобы «прогрессивного» Переучреждения половина продуктов распределяется по талонам? Когда в нашем Парламенте всего две партии, одна из которых лоббирует торговлю металлами, а другая – торговлю углеводородами? Вы вещи называть своими именами не пробовали? Колония – вот что такое Россия, а искусственно созданный культ шахмат, как и вообще всякий культ – лишь средство идеологического оправдания сложившегося порядка. И вы все – жрецы этого культа: ваша настоящая задача вовсе не в том, чтобы выяснить, как именно играли Карпов с Корчным, а в том, чтобы анестезировать народную душу, пока российское сырье продается за бесценок в Европу и в США.

Настолько дикой чепухи от Андрея все же не ожидали – без тени сомнения, без намека на смущение, не моргнув глазом Брянцев отрицал первый постулат Уляшова!

Как вообще реагировать на такие речи?

– Пожалуйста, не путай проходную пешку с изолированной, – пробормотал наконец Кирилл. – Всем же хорошо известно, что Россия одна виновата в Кризисе и должна искупать вину перед соседями и перед миром. Да, «имперский синдром» дорого обходится населению нашей страны, но здесь нет ничего нового: бывает, дурными ходами настолько испортишь позицию, что для ее консолидации необходимо потом жертвовать фигуры.

– А я, может быть, вроде Тартаковера – предпочел бы жертвовать чужие фигуры, – криво улыбнулся Брянцев. – Понятие же «вины» удобно тем, что плохо калькулируется: кто вообще определяет, «искуплена» наша вина или «не искуплена»? Победители?

После того как Брянцев небрежно – пожалуй, почти брезгливо – выплевывает слово «победители», ему начинают возражать наперебой, с разных сторон.

– Андрей, при чем тут победители, два вопросительных знака.

– Нет никаких победителей.

– Единственный победитель – это сама Россия: потому что преодолела имперское прошлое, потому что отказалась от колоссальных трат на вооружение и войну, потому что стала наконец нормальной дружелюбной миролюбивой цивилизованной страной.

– Страной, граждан которой не боятся, а любят и уважают…

– Любят и уважают! – страшно захохотал Брянцев. – Любят и уважают! Вы себя-то слышите, homines aberrantes[17]? Так «любят и уважают», что поместили целую нацию в столетний Карантин, словно мы все зачумленные, словно мы какие-то вирусы!..

Здесь до Кирилла наконец доходит, насколько Брянцев пьян.

(Ну разумеется – еле на ногах стоит (да и как иначе объяснить его абсурдные речи, эту смесь откровенных небылиц и подержанного эпатажа?)) Кажется, остальные гости тоже понимают вдруг состояние Брянцева, и как-то сразу замолкают, и страшно смущаются – всем становится крайне неловко за Андрея.

Хотя нет, не всем. Не всем.

Не Майе.

Умная, смелая, независимая в суждениях Майя замерла, подобно сомнамбуле; она смотрит на Брянцева особым, слегка затуманенным взглядом – а может быть, и не затуманенным, может быть, просто восхищенным? – и внимательно слушает всю эту чушь про «коварный Запад», про «Туркина, сдавшего Россию», про «колониализм». Про «вред шахмат».

Каисса, как такое возможно? (И ведь это уже было, был этот затуманенный взгляд, эти широко распахнутые глаза, эта зачарованность; нет, лучше не видеть, не знать.)

– Нона, у тебя найдется еще что-нибудь выпить? – резко поднимается Кирилл.

– Пойдем поищем.

Они проходят в кухню; бутылки, стоящие на столе, пусты, однако Нона добывает из шкафа флягу с темно-красной (свекольной?) наливкой: подойдет? – Разумеется!

Майя, Каисса, Каисса, Майя, но как это возможно, огромный глоток из горлышка, алкоголь обжигает нутро, неужели ты впрямь, ты всерьез очарована, и кем – Брян-це-вым? Как понять? Да, или нет, или это просто померещилось, показалось с пьяных глаз? Ха, действительно, разве можно влюбиться в Брянцева? – глупая ревность, дурацкие фантазии. Надо просто разогнать химеры, успокоить сердце, подумать о чем-то другом.

И, словно чувствуя это желание Кирилла, Нона просит:

– Расскажи, как продвигается твоя диссертация?

Мудрая, добрая Нона.

– Если честно, то не очень быстро. Ты знаешь, с Иваном Галиевичем все не очень быстро. А я еще поменял временные рамки исследования, чтобы увязать Берлинскую стену с модой начала века на Итальянскую партию, впрочем, это не так важно; проблема в том, что мне теперь надо разобраться с творчеством Крамника, разыскиваю по библиотекам его статьи и вообще любые работы, и, представляешь, почти ничего нет. Мистика.

– Крамник? Какой странный выбор… – тянет Нона. – Я думала, им вообще никто не занимается. Из той примерно эпохи гораздо интереснее Каспаров или Карлсен.