Табия тридцать два

Очутившись, вопреки плану, не в одной кровати с Майей, а за одним столом с ее родителем, смущенный Кирилл сначала собирался вежливо помалкивать, однако у Фридриха Ивановича был несомненный дар располагать к себе людей. Уже через пять минут после начала чаепития оказалось, что присутствующие запросто беседуют друг с другом о самых разнообразных материях (о сходствах и различиях между Петербургом и Новосибирском, о завершении реконструкции Большеохтинского моста (стоявшего разрушенным более тридцати лет), о связи миастении и католичества в судьбе легендарного Энрике Мекинга, о творчестве Александра Казанцева («Вы помните тот этюд с переменой всех фигур и превращением пешек в коней?»)).

Среди прочего речь зашла о научной работе Кирилла, и, когда юноша стал сетовать, что диссертация движется слишком медленно, Фридрих Иванович заявил:

– Не переживайте так, дорогой Кирилл! В конце концов, на диссертацию отводится целых три года. Сейчас вам куда важнее усвоить ряд ключевых – даже, я бы выразился, краеугольных – фактов; фактов, лежащих в основе всей новейшей российской культуры, а значит, и новейшей российской истории, и новейшего российского общества.

Кирилл вздрогнул и ошалело уставился на собеседника:

– Извините, как вы сказали?

– Я сказал, что не стоит так сильно волноваться, – повторил Фридрих Иванович. – На диссертацию отводится целых три года. Сейчас вам куда важнее усвоить ряд ключевых фактов, лежащих в основе всей новейшей российской культуры, а значит…

Осипшим голосом Кирилла перебил:

– Фридрих Иванович, ровно то же самое говорил мне Иван Галиевич Абзалов, и ровно то же самое говорил мне Дмитрий Александрович Уляшов, и я не понимаю, как…

– Тут нечему удивляться, дорогой Кирилл, – возразил Фридрих Иванович. – В свое время я сам был аспирантом Д. А. У., занимался историей Дебюта четырех коней.

– Но мне казалось… вроде бы Майя рассказывала… вы в Министерстве финансов работаете, экономическое планирование, при чем же тут история, Уляшов?

– Кирилл, в России все люди, так или иначе занятые вопросами государственного управления, имеют высшее шахматное образование. Это базовое требование, ведь a) нужно знать культуру нашей страны, b) нужно уметь принимать решения в сложных ситуациях, c) нужно владеть навыками стратегического мышления. Как же без шахмат? (Знаете, как в Средние века в Европе всякий облеченный властью муж должен был изучить грамматику, логику, риторику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку.) На самом деле среди сотен учеников Уляшова всего десять процентов пошли в чистую науку; остальные работают (и вполне успешно) в совсем других областях – макроэкономические прогнозы, бизнес-консалтинг, подготовка бюджетов, парламентская политика, законотворчество. Динамичное развитие страны прямо связано с шахматным бэкграундом чиновников.

Сказанное Фридрихом Ивановичем звучало очень прозрачно и понятно, логично и разумно, но потрясенный неожиданным открытием Кирилл никак не мог поверить.

– То есть вы писали диссертацию… по шахматам? Под руководством Д. А. У.?

– Имел счастье общаться с ним в течение трех лет дважды в неделю, – улыбнулся Фридрих Иванович. – Кстати, тогда же у Уляшова учился и ваш научный руководитель, Иван Галиевич Абзалов. Ну, для меня он был просто Ваней, мы с ним постоянно играли в блиц – на желание, – и сколько раз ему приходилось кукарекать, прыгая на одной ноге! (Все из-за его пристрастия к полукорректным вариантам Французской защиты.) Волшебное время. Ох, а как мы с Абзаловым подшутили однажды над Борей Зименко! В тот день выдалась страшная жара, а Борис любил пить разливной квас, и мы договорились с…

Неожиданная мысль приходит вдруг Кириллу:

– Фридрих Иванович, а вы знали Броткина?

Так быстро начинать жалеть о сказанном Кириллу еще не приходилось. Царившая до сих пор атмосфера легкости и непринужденности исчезает моментально, над столом повисает внезапная (крайне неприятная) тишина, а отец Майи, замолкнув на полуслове, внимательно глядит Кириллу прямо в глаза. Каисса, и дернул же черт за язык! Но почему такой эффект? Понимая, что он допустил оплошность, Кирилл начинает извиняться («Простите, пожалуйста, я думал, мне просто рассказывали, что был такой человек, якобы гениальный историк и лучший ученик Уляшова, и что он много занимался Крамником, и я подумал, мне как раз нужна информация о Крамнике, о Берлинской стене, для моей работы, а вы, оказывается, всех знаете, и Абзалова, и Зименко, и я подумал, а вдруг, я думал, может быть, но, наверное, это чей-то дурацкий розыгрыш, или какая-то легенда, простите, я думал»), но Фридрих Иванович вдруг – очень медленно, как бы с усилием – говорит:

– Да. Да, Кирилл, конечно же, я знал Сашу Броткина.

– Ох!

– И он действительно – гений и самый лучший ученик Д. А. У.

– Но… почему же тогда о нем так мало информации?

– Потому что о Броткине нельзя говорить.

– ???

Кирилл, вероятно, имеет такой потрясенный вид и взирает на Фридриха Ивановича с такой надеждой, что тот, хоть и неохотно, все же пускается в разъяснения.