Табия тридцать два

Порочная эта практика была изобретена в самом конце ХХ века Робертом Фишером – одиннадцатым чемпионом мира, к тому моменту уже основательно выжившим из ума и, вероятно, мечтавшим как можно сильнее насолить человечеству. Подобно всем самым омерзительным извращениям, шахматы-960 не предлагали чего-то действительно нового; нет, вместо этого они брали здоровую основу явления – и вносили в нее ряд небольших, но поистине дьявольских изменений, чтобы все вместе предстало вдруг злобной насмешкой над естеством, издевательством над природой вещей. («Нормально мужчине спать с женщиной, – проводил аналогии Кирилл, – но представьте, что черты женщины немного изменились и она стала как две капли воды похожа на мать мужчины».) Соответственно, шахматы-960 (или, по-другому, шахматы Фишера) игрались на такой же доске, и такими же фигурами, и по таким же правилам – изменение заключалось в стартовой позиции: фигуры на первой (белые) и восьмой (черные) горизонталях располагались всякий раз по-разному. Если в нормальных шахматах царила прекрасная, почти божественная симметрия: «ладья, конь, слон, ферзь, король, слон, конь, ладья», то в извращенной вселенной шахмат-960 исходное расположение фигур определялось жребием – и потому оказывалось хаотичным, уродливым, отвратительным: «конь, конь, ладья, король, слон, ладья, ферзь, слон», или «слон, конь, ладья, слон, король, ферзь, ладья, конь», или «ладья, король, слон, слон, конь, ладья, конь, ферзь». (Каисса, и именно это уродство ставил себе в заслугу Фишер!) С учетом пары ограничений (a) слоны должны стоять на клетках разного цвета, b) ладьи располагаются по обе стороны от короля для сохранения возможности рокировки) получалось как раз девятьсот шестьдесят возможных стартовых позиций.

В России отношение к шахматам-960 было суеверным; о них знали (как знают о некоторых неприятных сторонах жизни), их ненавидели, их порой опасались. (Кирилл помнил, как давным-давно, когда он еще учился в начальной школе, учительница застукала его одноклассника за доской с фигурами, расставленными в случайном порядке; срочно организовали классный час, в ходе которого школьный психолог разъяснял, что наблюдение за игрой в шахматы Фишера может вести к дегенеративным заболеваниям мозга. Ребята постарше скорее смеялись над этими страхами, и, когда кто-нибудь, расставляя шахматы для игры в блиц, случайно путал местами короля и ферзя или ставил не на ту клетку ладью, его беззлобно поддразнивали: «Ты, наверное, в 960 играешь?») Но трудно было всерьез поверить, что где-то существуют реальные люди, из плоти и крови, практикующие шахматы-960. Это же просто мерзко, неестественно, это должно вызывать тошноту, когда в начале партии ваш ферзь располагается в углу доски! или два коня стоят на соседних клетках! или король b1 делает рокировку, меняясь местами с ладьей a1!

Однако, переехав в Петербург, Кирилл убедился, что извращенцы, любящие шахматы Фишера, – вовсе не миф, не школьная страшилка. В октябре с четвертого курса университета за шахматы-960 отчислили одного студента-математика; немногим позже в аспирантуре Пединститута раскрыли целую компанию юношей и девушек, игравших каждый вечер (порочные создания: а ведь они собирались стать преподавателями, учить детей!). А еще эти слухи о смерти академика Борисова-Клячкина – поговаривали, он покончил с собой, когда кто-то дознался о его тайной фигуросмесительной страсти.

И Кирилл, конечно, мог понять гнев Дмитрия Александровича Уляшова: человек всю жизнь положил на создание в России культуры классических шахмат – а любимый ученик нанес ему удар в спину, именно эту культуру стал извращать, практикуя игру из 960 начальных позиций. Уж лучше бы Броткин просто бросил шахматы. Интересно, что Александр Сергеевич говорил Уляшову в свое оправдание? Упирал на «свежесть и новизну ощущений»? Или жаловался, что неуютно чувствует себя при одном и том же стандартном расположении фигур? А может быть, даже не оправдывался и не жаловался, а сам нападал, звал Уляшова «старым ханжой», «ретроградом» и «цис-шахматистом»? (Правильно, что их преследуют, всех этих девятьсотшестидесятников, отчисляют из вузов и выгоняют с работ! Государство стоит на классических шахматах, и нельзя получать от него деньги, при этом подтачивая его основы, расшатывая позицию; ведь жизнь в России только-только начала налаживаться. Кстати, сам Роберт Фишер за свое изобретение угодил-таки на старости лет в японскую тюрьму. (Но как прикажете Кириллу общаться с Броткиным? Как смотреть на него, не краснея, не испытывая жгучего стыда? Как жать его руку, зная, что этой самой рукой Броткин расставлял фигуры в случайном порядке, готовясь предаться разврату?

Ох, мало было проблем!))