Табия тридцать два

– В том и проблема. По Крамнику очень мало материалов.

Кирилл начинает довольно подробно пересказывать Ноне перипетии библиотечных поисков, Нона слушает, дает какие-то советы, и вдруг в дверях появляется Брянцев.

– Ого, а что это тут у нас такое? – Брянцев заметно пошатывается и заинтересованно смотрит на флягу со свекольной наливкой. – Домашняя заготовка?! Bibenda est[18]!

Каисса, как же Кириллу надоел Брянцев, ну сколько же можно, ты вроде бы хочешь быть терпеливым и тактичным и прикладываешь специальные усилия, чтобы не сорваться на этого румяного живчика, этого жовиального придурка, который везде лазает, везде сует нос, вставляет вариант, вносит волнение и смуту, и постоянно пьет, пьет как конь, как слон, как ферзь, подавился бы когда-нибудь, нет же, не подавится, у таких, как Брянцев, все легко и просто, хм, знакомы ли им вообще такие концепции, как «неуместность», «неловкость», «смущение», уж вряд ли, смешно и думать, зато всем остальным, кто вокруг, хорошо знакомы, вот, пожалуйста, Нона сразу ушла, а ты сидишь, ты молчишь, ты…

– Эй, homo tacens[19], все нормально? – негромко зовет Брянцев.

– А-а? Д-да.

– А то у тебя такой вид, словно пойдешь сейчас и застрелишься из коня, – Брянцев довольно хохочет. – Если это из-за меня, то не сердись; меня все знают – и никто не сердится, потому что это нецелесообразно, все равно ничего со мной не поделаешь, я сам ничего не могу с собой поделать, уж извините. Вот такой этюд. Чем быстрее ты это осознаешь, тем быстрее сможешь меня полюбить, а Брянцева, да, любят и ценят – это в природе вещей, ценить Андрея Брянцева, ну, если ты, конечно, умный человек и вообще стараешься быть comme il faut… О, кстати, я ж хотел помочь тебе с Крамником!

– Что?

– Я слышал, как ты жаловался Ноне, что не можешь ничего найти, – Брянцев вдруг переходит на загадочный шепот. – И вряд ли найдешь. Но есть один вариант…

– ??

– Скажи сначала: кто самый блестящий ученик Уляшова?

– Самый блестящий? – Кирилл задумывается. – Вероятно, Абзалов?

– Нет, не Абзалов.

– Тогда Зименко? Или… Может быть, Аминов?

– Нет, все неточно. Слышал когда-нибудь такую фамилию – Броткин?

– Броткин? Никогда не слышал. Это ученик Д. А. У.?

– Не просто ученик, а лучший за всю историю ученик! – шепчет Брянцев. – Главная в свое время надежда Уляшова. Гениальный историк, сильнейший теоретик, величайший знаток всех закрытых дебютов, и, кстати, практическая сила игры на уровне. Так вот, много лет назад Броткин очень активно занимался наследием Крамника, был почему-то им крайне заинтересован. И разыскал, насколько я понимаю, массу любопытных материалов.

– Оу!

– Эти материалы есть только у него одного. Он, говорят, совершенным фанатиком становился, когда дело доходило до исследований: якобы проникал нелегально в закрытые хранилища библиотек, воровал из архивов, пытался даже связываться с контрабандистами, которые могли бы в нарушение Карантина привезти какие-то статьи из Европы. Словом, если ты сможешь войти в доверие к Броткину – о Крамнике будешь знать все.

Перспектива, рисуемая Брянцевым, настолько головокружительна, что в нее трудно поверить. Но вдруг Брянцев шутит? Или что-то путает? В самом деле, если Броткин такой великолепный гений – почему Кирилл никогда и ни от кого о нем не слышал?

– Как хоть зовут этого Броткина? – подозрительно спрашивает Кирилл.

– Александр Сергеевич.

– Ого, как Морозевича!

– Точно.

– И где его можно найти?

– Он уже лет двадцать работает на кафедре анализа закрытых начал, придешь туда и спросишь. Только… – Брянцев делает паузу, – будь с ним поосторожнее.

– Это почему?

– М-м, – криво ухмыляется Брянцев, – дело в том, что Броткин – извращенец.

* * *

Начало мая выдалось во всех смыслах жарким: солнце стояло высоко, температура воздуха поднималась до двадцати градусов, и, кроме того, внезапно подошел срок сдачи кандидатских экзаменов (что оказалось для Кирилла натуральным – и не слишком приятным – сюрпризом). Английский язык, ладно, особых проблем не вызывал, а вот с латынью пришлось помучиться – сравнительно молодой и бодрый профессор-латинист Тимур Васильевич Дубинин был требователен, строг и не желал слушать никаких оправданий: «Историк шахмат не может обходиться без знания латинского языка. Как вы будете читать De Ludo Schacorum[20] Луки Пачоли? В кошмарных переводах на английский? Жду вас через три дня, и разберитесь с согласованием времен!» В итоге к Дубинину Кирилл ходил четыре раза, пока тот не поставил «удовлетворительно» – а ведь еще предстояло отчитаться перед учебным советом о ходе диссертационной работы, а для этого сначала переговорить с Абзаловым и т. д. Вдобавок ко всему Кирилла изловила-таки кастелянша общежития (в самый неудачный момент, когда он возвращался под утро пьяным с дня рождения Ноны) – пришлось принимать участие в добровольном мытье окон.

Словом, дел хватало.