Табия тридцать два

– Да, Майя, именно контринтуитивный ход, – кивнул Фридрих Иванович. – Ведь главная цель создания «новейшей культуры», как ты знаешь, заключалась в купировании имперского синдрома, воспитании миролюбивой нации и полной демилитаризации – не только российских территорий, но и российских мозгов, российского сознания.

– И что?

– А то, что шахматы тогда ассоциировались именно с войной!

Кирилла как током ударило. Он дернулся и глупо спросил:

– В смысле с войной?!

– Сейчас в это сложно поверить, – тонко улыбнулся Фридрих Иванович, – все-таки наше понимание игры сильно продвинулось за последние полвека. Но перечитайте, обращая внимание на данный аспект, кого-нибудь из классиков – у вас волосы встанут дыбом. Я, например, всегда очень любил Давида Бронштейна, его «Международный турнир гроссмейстеров» про Цюрих-1953. (Помните, какое там поразительное начало? «Читая в книгах о слабости черных полей или об атаке по черным полям, я долго подозревал, что речь идет о чем-то непонятном не только мне, но и самим авторам. Действительно, говорил я себе, черные поля у противника слабы, когда его пешки стоят на белых клетках и у него нет чернопольного слона. Но тогда он и фигуры свои убирает с черных полей, а что же в этом случае атаковать? Пустые поля?» Потрясающая, почти сократическая искренность: «Я знаю, что я ничего не знаю». И это говорит человек, чуть не одолевший самого Ботвинника.) Но тот же Давид Бронштейн сочинил и другую книгу – «Самоучитель шахматной игры»; я открыл недавно – лучше бы не открывал. Глупое, примитивное – да практически первобытное, чего уж там! – понимание шахмат в качестве сражения двух армий. Натуральное упоение этим сражением, цитаты из военных теоретиков (вроде Вегеция), мутный поток милитантных метафор: «Расположившиеся на исходных боевых рубежах воюющие фигуры могли немедля приступить к фигурной войне, если бы не пешечные заслоны. Огневая сила ферзя, ладьи, слона отвечает требованиям дальнобойных орудий, танков, пулеметов, если можно сравнивать шахматные фигуры с самыми простыми огневыми средствами локальных войн начала нашего века». Настоящий гимн войне. И ведь так описывал игру не только Бронштейн, а почти все шахматисты; в старых комментариях сплошь и рядом встречаешь: «войска идут на штурм королевской крепости», «белые слоны уничтожают вражескую пехоту», «конница скачет по тылам», «ладьи успешно прорывают фронт».

– Но это же поколение, заставшее Вторую мировую, – заметил Кирилл. – А потом началась холодная война. Очевидно, специфический жизненный опыт влиял.

– Может быть, да только от этого не легче. Суть в том, что накануне Переучреждения сто человек из ста считали, что шахматы имитируют войну. Общее – и довольно упорное – заблуждение той эпохи. У истоков его стоял, судя по всему, сам великий Гарольд Мюррей, доказывавший в своей «Истории шахмат», что слово «чатуранга» означало «четыре войска» (пехота, конница, слоны и корабли), а главной целью игры было обучение полководцев: Judimus effigie belli[39]. Впрочем, и шахматисты давали множество поводов. Взять хотя бы скахографические задачи Ильи Шумова, которые он сочинял в честь российских побед над Турцией: «Переход русских воинов через Балканский хребет» (пешечная цепь имитирует горы), «Осада Плевны» (составленная из черных фигур буква «П» разрушается точными ходами белых) и так далее. Или Петров. Вы знаете, что «Задача Петрова о белых конях», которая висит в Публичной библиотеке, на самом деле посвящена войне 1812 года?

– Знаем, – кивнул Кирилл.

– И представьте, – воодушевленно продолжал Фридрих Иванович, – выходит Уляшов и заявляет: будем развивать в России шахматную культуру во имя мира, согласия и добрососедских отношений. Как это должно было звучать для всех? Когда, с одной стороны, шахматы считаются моделью войны, а с другой стороны – ассоциируются с искусством циничного политического манипулирования (некоторые шахматные термины имели тогда явно негативную смысловую окраску: «рокировочка», «двухходовочка»). Вот почему я говорю об отваге Д. А. У., о решимости идти против мнения большинства.

– И Дмитрий Александрович сумел всех переубедить? – спросила Майя.