Табу

Я все детство провел на маленьком острове посреди необъятной Волги. Тогда мне казалось, что большего и не нужно! Ты просто просыпаешься утром, впрыгиваешь в шорты и несешься на пирс, где отец уже швартует свою старенькую «Обь». Его лицо напряжено, меж бровями залегла глубокая морщина, а движения резкие, рваные. Его не нужно спрашивать, потому что уже знаю, что он нарвался на браконьерскую ловушку и всю ночь срезал сети в какой-нибудь камышистой протоке.

– Зачем же? Ну, зачем? Это все жадность, сын, – хрипел он, брезгливо выбрасывая спутанный ком лески на пирс. – Ведь можно взять лодку, наловить рыбы, накормить всю семью, но нет! Людям всего мало! Если и ловить, то сетями, не мелочась!

– Пап, а зачем им столько рыбы?

– Сволочи они, Серёж. Просто жадные сволочи, – тяжело перебирая ногами, отец скрывался за хозяйственными постройками, направляясь в мастерскую, где молча, бок о бок с матерью, будут работать до обеда: она скрупулезно вырисовывать пейзаж в золотых тонах, а он вырезать диковинные узоры на мебели, что заказывали ему из города.

Под мирное ворчание дяди Степы я отламывал еще теплый бублик, макая его в настоящее густое молоко, пахнущее свежей пряностью летней травы, и наблюдал за работающими родителями.

Они иногда сталкивались спинами, делая шаг подальше от работы, замирали, едва касаясь друг друга ладонями. Уставшие, чуть морщинистые от жаркого солнца и кропотливой работы пальцы медленно переплетались. Время останавливалось. Мама обычно откидывала голову, утыкаясь носом в выгоревшую отцовскую копну волос, вдыхала его аромат и шептала что-то очень смешное, потому что отец закрывал глаза и по загорелым, чуть затянутым щетиной щекам пробегал румянец, а потрескавшиеся губы расплывались в улыбке.

Я обожал такие моменты. Именно тогда я впервые увидел любовь. Она действительно была. Настоящая. Не подсмотренная меж книжных страниц, а земная и вполне реальная. Мог наблюдать за родителями до вечера, но совершенно не было времени.

– Ну что, шпанёнок! Идешь коров пасти? – дядя Стёпа бросал мне высокие сапоги, сетчатый балахон, мешающий комарам и мошке впиваться в нежную детскую кожу.

– Тётя Катя, спасибо за бублик! Ма, па! Я ушел!

– Возвращайтесь к обеду, – мама оборачивалась, убирая выбившийся из под косынки локон измазанной желтой краской рукой. На красивом веснушчатом лице образовывались красивые плавные линии. Она даже пачкалась всегда красиво и аккуратно. – На обед будут щи со щавелем.

– О! Пренепременно, – ворчал дядя Стёпа. – От их щавеля уже жить не хочется. Что ни лето, то превращаемся в травоядных! Скорее бы зима…

Зимой наш мир замирал. Мы словно впадали в спячку. Отлеживались на печи, поедая дары леса и реки, собранные летом. Несколько раз в неделю отец брал меня с собой на обход. Мы снаряжали снегоход и инспектировали не только наш остров, но и соседние, изредка заезжая на территорию восточного егерства, где румяная тетя Даша рассовывала еще теплые пирожки по карманам моего тулупа.

Это было счастьем!

Мой мир был замкнут. Он был ярким и интересным. Дни никогда не повторялись, я не скучал, утопая в рутиной тягомотине городских будней.

Мог ли тот мальчуган подумать, что через двадцать пять лет будет стоять по щиколотку в белоснежном песке, смотря на бесконечную гладь вод Тихого океана? Нет, вряд ли. Его мир замыкался на красочном изолированном острове.

Вдыхал полной грудью. До боли, до ощущения полного опьянения. Нежный прибой ласкал слух, пытаясь заглушить своим шепотом тревоги, роящиеся в голове табуном пчел.

Могу себе позволить многое сейчас, не озираясь на цену, запреты и прочие условности современного мира. Но это все не несет счастья и спокойствия. Я словно марионетка, жизнь которой предопределена на много лет вперед. У меня нет выбора. Живу по плану, существую от задания к заданию, наивно теша себя надеждой о свободе.

Все мгновения, когда можно забыться – это приманка, косточка для собачонки. Они подпитывают, не давая ухнуть в темноту безнадежности.

Морской воздух особенный. Он густой, насыщенный, наполненный человеческим счастьем, смехом и радостью. Но это все пустое… Моя душа, мои мысли остались там, где до сих пор, несмотря на календарную весну, лежит снег.

– Сукин ты сын, Наскалов, – заорал я в трубку, как только на экране высветилось имя абонента, исчезнувшего пару суток назад. – Мне все равно, что ты там о себе думаешь!

– Все хорошо, Лазарь. Спасибо, – голос его был уставший, но такой спокойный, умиротворенный, словно это он сейчас мочит ноги под монотонный плеск волн прибоя, а не я.

– Теперь ты спокоен? – Каждая мышца обмякла. Сутки нервозности и напряжение дали о себе знать. Тишина… Обрыв связи. И только мысли связывали нас всех.

– Да.

– Оно того стоило?

– Стоило. Каждой гребаной минуты отчаянья и боли, Лазарь. Такие люди не должны ходить по этой планете. Вылетайте. И присмотри за всеми, – сухо отчеканил Олег и отключился.

Как же он сильно заблуждается. Месть никогда не принесет заветного душевного спокойствия. Никогда…