Юу душило, избавляло от остатков сил, заставляло сползать пыльным мешком на пол, терять шатающееся равновесие, терять возможность стоять прямо, все хвататься и хвататься за те марли, что на горле, но те все равно держались, те, черти, продолжали его пить, сливаться с грохотом осторожных медленных шагов, идущих по пятам, догоняющих так нестерпимо близко, так насмешливо небрежно, что сомнений не оставалось: на этот раз он все же не свихнулся, на этот раз мираж самый настоящий, самый материальный - просто у чертового клоуна остался в рукаве еще один козырь, о котором никто не сподобился ни додуматься, ни предупредить.
Юу был уже на грани дышащего в темя обморока, почти не видел, не слышал, не соображал, когда в разум его с трудом протиснулись ионы чужих тихих-тихих слов:
- Думаю, нам обоим станет легче, если ты немножко поспишь, славный мой...
На затылок опустилась тяжелая горячая ладонь с веером острых когтей. Огладила разбежавшиеся волосы, приласкала изогнутую напряженную шею, очертила проступающую кость плеча, тщетно пытающегося закутать в себя грудь, будто птичье тельце - в бледное обвисшее крыло.
Рука гладила, гладила, прижимала постепенно к себе, тянулась к возвращенной оторванной конечности; путы стягивали сильнее, торопливее, воздух застревал в горловине быстрее, свет отключался железными прыжками, и перед самым концом опустившего занавес спектакля Юу еще увидел, как серые глаза, промелькнувшие над ним, заменяются серой рукой, удерживающей пояса-бинты, а после...
После кто-то просто нажал на старую ржавую кнопку, прозвучали последние смытые овации железных роботов-зрителей и «юпитеры», болтающиеся под потолком, мигнув, пожрали оставшийся на планете свет.
Глава 6. Волшебная лампа Аладдина
И мальчик опустился в подземелье.
Увидел то, о чем сказал колдун:
Сокровища, каких не знает ум!
И горы серебра, и ожерелья!
Да чаши изумрудов дорогих,
Из золота кувшины и браслеты…
Дары, что не должны быть им задеты.
Он полы подобрал одежд своих...
И очень осторожно миновал
Те комнаты и сад своей мечты,
Действительно волшебной красоты.
Но вот уж он светильник увидал!
Поднялся по ступенькам, взял его,
Задул, слил масло, спрятал понадежней.
Затем вернулся в сад и осторожно
Притронулся к ветвям... и расцвело!
Эзоп Ковчега
Юу снилось, будто он вольно бегал снаружи, где в то, что должно было называться небом, таращились огромные бурые столбы, пахнущие чуждо-знакомым запахом тех веток, что сотрудники чертового отдела привозили из своих отпусков. В таком случае, столбы эти, выходит, звались деревьями, хоть Юу представлял их себе и иначе, и он, высоко задирая кружащуюся осоловелую голову, ползал в разбросанных наземных проводах-корнях, раз за разом спотыкаясь да падая то по вине одного выступа, то по вине другого.
Приподнимался, с сомнением наблюдал, как кто-то подозрительной наружности хватается за огромный железный инструмент, ржет пропитым бодрым голосом, начинает лупить по користым стволам острой стороной, отпиливая от шумящих негодующих великанов срубы да щепки; Юу не видел ни одной причины, зачем бы ему таиться, а потому подошел ближе, хмуро покосился, хотел было сказать, что этому придурку вовсе не обязательно якшаться по чужим снам да валить чужие деревья - ему и так туго, настоящих взять негде, оставь хотя бы сонные, - но человек-лесоруб вдруг повернулся, растянул в дебильнейшей знакомой улыбке губы, и мальчишка понял, что это не просто кто-то, а Уолкеровский кто-то, имеющий такой же шрам, седые всклокоченные патлы под узлом стянутой косынки, когти на левой руке, только немножечко иное, наверное, лицо: взрослее, угрюмее, темнее.
После обнаружения случилось нечто еще более странное: тупой Уолкер отбросил инструмент, протянул руку, ухватил замешкавшегося мелкого гостя за шкирку и, утащив за собой в беспросветный каменистый лаз лесистой пещерки, пахнущей сырой плесенью, скинул к коленям колоду карт, предлагая перетасовать да раздать: будем, мол, играть, а чтобы все было честно, а то я могу случайно что-нибудь не того и куда-нибудь не туда - за техническую сторону процесса отвечать тебе.
Юу хотел сказать, что играть он не будет, что он не умеет, что вообще все эти карты созданы для идиотов, но седой гад в упор не слушал - теперь он рисовал на стенах куском подобранного каменного мелка какие-то кособокие палатки, раскрашивал те полосато-красным и желтым, чертил больших уродливых зверей, мурлыкал о тех днях, когда он в свое прекрасное безмятежное время кочевал с проезжим цирком, и Юу, гадая, что это еще за «цирк», сам того не замечая, все-таки принялся перемешивать несчастные крапленые картонки, отшвыривать каждой второй Уолкеру в спину, попадать в капюшон из белого меха, будто нарочно оттянувшийся для того, чтобы стать ловчей корзинкой.