Taedium phaenomeni (СИ)

      Уолкер смеялся, трепал себя за длинные космы, все тараторил, как хорошо живется на воле, как там можно двигаться быстро и налегке, и Юу даже чувствовал все, о чем этот тип говорит, пусть не знал даже третьей части оброненных вскользь причудливых запахов да названий: разнородный печной дым, золотые пески Абу-Дазы, раскормленное белым хлебом море, эндшпили королей да королев, взнуздавших вражеских коней – чем бы оно ни было, а звучит красиво, волшебно, завораживающе и пахнет свежестью, не виденным никогда солнцем. Скрипы лодочных кранов и лебедок, лижущий пальцы ласковый туман по золотым летним утрам, белый крестьянский сыр в пролитом розмариновом молоке, теплые подошвы праздничных бархатных туфель с красными выстукивающими каблуками, когда красное в рыжине солнце смотрит между лопаток, а трубочисты вычихивают с крыш комочки загустевшей подкроватной пыли.

      Юу ничего этого не понимал, Юу никогда не сталкивался; тихо пыхтел, тихо отводил глаза, но чувствовал, что оно ему нравится, что он хочет еще, и на фоне проецировались странные косые старческие бабки с оттопыренными большими пальцами, завязанные под подбородком гороховые платки, вконец непонятная болтовня о том, что бабки эти очень неплохо гадают по ладоням - диагностируют всякого вида скрытые патологии.

      Кружился в вышине полумесяц полумертвой луны с проеденным кривым глазом, срывали лохматые твари лепестки с белых головок того цветочного, что Уолкер обозвал «туберозой», и напевал соловей о любви богдыхану в розовой беседке, звенел ржавым якорем битенг королевского корабля, кто-то хромал оторванным берцем, пуская по щекам красную кровь, и Юу думал, что вот это последнее видение - самое близкое из всего, что ему удалось увидеть за этот короткий уходящий час.

      Его мотало, швыряло, било о выдуманные скалы вспененным ламинарным ненастьем, ложилось осадками морского тумана на опускающиеся сами собой ресницы. С напором толкало в спину, лизало простудой уши, налипало на потяжелевшие смоченные волосы; снова хотелось уснуть, снова желалось свернуться шматком и закрыть глаза, чтобы спать, спать, спать, пока все как-нибудь само собой не успокоится и не случится машины, позволяющей принять очевидное: эй, приятель, все это время ты вовсе не жил, не заговаривай себе зубов, довольно. Все это время ты продолжал томиться в своей уродливой суррогатной утробе - господней ли, звездной ли, материнской ли, искусственной, - все это время ты продолжал видеть насланные кем-то чуждым тебе картинки.

      Просто картинки, приятель.

      Юу засыпал, отключался от пытающегося забраться в него пространства. Перерезали верховные ножницы недовольные гусеничные проводки, взрывались сколами дождя затихающие лампочки, а когда мальчишка снова приподнял веки, когда прищурился и зевнул спросонья, отрешенно подумав, что голова зудит зачастившей мигренью, будто внутри черепной коробки поселилась стая пожирающих плоть голодных личинок, то вдруг обнаружил себя совсем в ином сне, негаданно сменившем сон первый, куда как более приятный.

      В этом новом смещении астральных изображений и чересчур острых ощущений тело представлялось вовсе не легковесным созвездием пэрадайза, способным летать по коридорам вместе с шелковой паучьей паутинкой, а тяжеленной глыбой-тушей, нарочно замедляющей бег, мешающей толком дышать, требующей постоянного внимания и утоления навязчивой жужжащей боли. Ныли согнутые подхваченные ноги, ныла в позвонке изогнутая горбатая спина, шипела и щерилась слезами голова.

      Рядом - вернее, под, вокруг и над, удерживая его самого на весу, поддерживая то одной рукой, то другой, то двумя и вместе - трусил знакомый уже выседенный клоун, и чем дальше, тем меньше происходящее, скачущее осенним галопом вверх и вниз на волнах заводной карусели, походило на сон.

      Юу, еще не слишком соображая, что с ним произошло и куда занесли, подорвавшись с надлежащего места, дороги, зевнул. Поморгав, потерев пальцами слипшиеся раздражающие ресницы, вытаращил глаза, оглядевшись вперед и по сторонам, пытаясь понять, что это за чертовы тоннели в красном освещении, извивающиеся, будто передавленные путы кровеносных вен. Неодобрительно покосился на седую всклокоченную макушку, пахнущую дымом да медовым табаком. Подумал, что его в скором, наверное, вывернет от этой чертовой неудобоваримой тряски...

      Чуть позже напрочь об этом позабыл, едва обнаружил, что отодранная конечность вновь возвратилась на причитающееся место, вполне себе неплохо приросла, обмоталась куском Уолкеровской, наверное, услужливой рубашки. Покраснела, набухла, окровилась, разнылась тупой режущей болью, но все-таки отваливаться больше не торопилась: теперь остались лишь легкое неудобство да скрип пытающейся срастись обратно кости, расщепленной на венки выбеленного волокна.

      Тупо подумав об этом, еще до конца не понимая, что творится вокруг его простой заезженной жизни, Второй скосил глаза, протянул левую руку, намереваясь схватиться пальцами за седую раздражающую прядь, чтобы, наверное, обратить на себя внимание или остановить...