Taedium phaenomeni (СИ)

      - Нашим путям посчастливится больше никогда не пересекаться, - холодно отчеканил Уолкер, разворачиваясь на каблуках. Косо посмотрел в запретную сторону, болезненно впиваясь зубами в язык при виде сгорбленной щуплой спины и черного затылка опущенной к груди головы. – Я очень на это надеюсь. Да.

      Поспешно отвернулся, стиснул зубами внутреннюю сторону прокушенной щеки; взвились полы налепленной на тело второй кожей обсидиановой униформы, загремели рокотом гула торопливые, но уверенные шаги растерзанного пулей солдата, всегда, даже если из желудка вываливались на пол кишки, привыкшего держать хребет прямо, а чувства под уздой.

      Следом, растерянно друг с другом переглянувшись, поплелись двое белых халатов, педантично оправляющих на скрытых лицах белые марлевые повязки; зашуршала разношенная резина, пахнущий спиртом и клеенкой полиэфир, опустилась на худое детское плечо тяжелая изворотливая рука, обрушивая в еще одну неизбежность в выгоревшем пеплуме тускло глядящих вдогонку радужек...

      - Взаимно, господин экзорцист. Вы даже не представляете, насколько взаимно... Пойдем-ка, Второй. Забудем про этот маленький спектакль: тебя уже все заждались. График, график, ты же знаешь, что ни в коем случае нельзя отбиваться от графика - ни тебя, ни меня за это хвалить не станут. Ну же, шевели ногами и не смотри на меня такими глазами: мы, конечно, остались наедине, и ты вполне можешь со мной справиться, но не думаю, будто это даст тебе хоть какое-нибудь преимущество - в конце концов, наружный мир еще не готов тебя принять, а в мире этом ты снова получишь по заслугам, если только Сирлинс не решится встрять. Боюсь, я никогда не сумею понять, почему он настолько трепетно поддерживает в тебе маленького вероломного звереныша… Идем, Второй. Идем.

      Температурный слабеющий разум неизменно рождал чудовищ - хотя бы это тоскливый брошенный мальчишка успел за неполный год своей жизни хорошенько выучить. Страшных чудовищ, уродливых чудовищ, голодных кровожадливых чудовищ: они шастали по общим лестницам, шаркали резиной лагерных стерильных сапог, записывали в картотеки надуманные измерители, смотрели сквозь его оболочку пустыми глазами одержимых ублюдков.

      Он всегда был уверен, что дело исключительно в нем, в этом чертовом воспаленном разуме, в сознании, в больной перековерканной душе, которая попросту не захотела приживаться в искусственно созданном неживом теле, но глядя вослед странному белому человеку с парчой оловянных волос, давно потеряв последний отгремевший его след, перекатывая на языке незнакомое имя, такое же успокаивающее, как и кокаиновые капли после порции разорвавшей мембрану боли, впервые теперь думал, что...

      Что, быть может, дело все-таки не в нем, не в его уродливом расколовшемся рассудке?

      Хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть - не совсем до конца в нем? Ведь этот человек…

      Этот человек никаким чудовищем…

      Не был.

-       Пойдем, Второй. Пойдем же скорее. Я полагаю, ты уже давно должен был привыкнуть умирать. Это ведь не так страшно, как кажется на первый взгляд, верно? Нет ничего страшного в смерти, если после нее ты снова сможешь проснуться – в самом деле, для тебя это не более чем сон. Неприятный, да, но все еще сон, а кошмары, мальчик, периодически снятся каждому из нас.

      Мальчик криво ухмыльнулся, уродливо исказился истерзанным кровью ртом, с хриплым воем продрал себе ногтями обвязанное марлей бедро, покорно вышагивая за уводящей его болтливой тварью туда, где освещения было так нестерпимо много, что от слепоты лопались слезами глаза, а света не хватало все равно.

      Света никогда не хватало, свет обходил его мир стороной, свет вливался лишь в ноздри да уши тех, кто был чуточку более живым, чуточку более настоящим, созданным не человеческим эго, а божественным строгим перстом.

      Свет оставался только для них, да...

      Да.

Глава 2. Ледяной сон

Он не станет тратить себя на лесть,

реверансы, манеры и прочий хлам.

Он пришёл показать тебе, кто ты есть -

чтобы ты не пряталась по углам,

чтобы в сердце кинжалом вошла весна

и засела по самую рукоять.

А зачем ему это - кто может знать;

он пришёл, сумеешь ли устоять?

(с) Каитана

      Аллен измерил ботинками все проходные лужи выливающихся сквозь щели и люки жидких отходов - мерзковатая бесцветная жижа хлюпала под рифлеными подошвами, налипала мокрым хлебным тестом, приставала настолько намертво, что пару раз попыталась синхронизироваться с сухим полом; Уолкер старательно спотыкался, с трудом, но удерживал смеющееся над ним равновесие, чертыхался выключившими звук губами, хватался за ускользающие стены и дверные откосы. Иногда ему снова и снова мерещилось, будто отовсюду смотрят пары внедренных в стены не то глаз, не то замурованных цельных людей - не людей, а цыганских привокзальных проголодавшихся воронов, нахохливших промокшее дождем оперение.

      За спиной, вырубленные в одном из коридоров, оставались валяться немыми грудами его несчастные невезучие охранники - чем, честное слово, нужно было думать, чтобы отправлять его с конвоем из таких вот ни на что непригодных недотеп?