Taedium phaenomeni (СИ)

      Второго передернуло. Пусть до конца осмыслить, как все это действовало и что такого страшного могло скрываться в какой-то там херне, светящейся круглые сутки да добавляемой кем попало и как попало в еду, у него и не получалось, зато запечатанный во внутренности зверь теперь остро чуял исходящую от притягательных недопродуктов угрозу, игнорировать которую с каждой отгремевшей секундой становилось все труднее.

      К этому моменту он чувствовал себя последним идиотом по вине того, что натворил ранее: если Уолкер был прав и если одной ночи хватало, чтобы отравить целую бадью воды, то сколько яда должно было плавать в одной кружке теперь, после того как она отстаивалась несколько десятков страшных лет - если Аллен, конечно, был прав и тут...?

      - Откуда...

      - М-мм?

      - Откуда ты это все знаешь? У вас там, снаружи, каждый день об этом говорят или что?

      Уолкер примирительно улыбнулся. Свихнувшись, как это с ним периодически случалось, подхватил взрыкнувшего мальчонку за руку, с осторожностью оставляя на ладони невесомый поцелуй, вышептывая севшим голосом в светлую теплую кожу оттенка топленого французского молока:

      - Нет. Нет, конечно. Чем важнее людям было бы знать о склочном характере той или иной вещицы, тем меньшее количество обывателей о ней хоть когда-нибудь, хоть вкось слышало - таков, к сожалению, закон нашего мира.

      - Тогда откуда?

      - Я сам точно не помню – слишком мелким я в ту пору был, - но, кажется, мне рассказывал об этом мой учитель. И даже, если я ничего не путаю, показывал. В те дни я еще не служил в Ордене, а учитель редко выползал из запоя и делал хоть что-нибудь, что полагается делать экзорцисту, тем более экзорцисту его ранга, но по городку, где мы остановились, вовремя прошлись слушки о том, что где-то на окраине Чехии происходят страшные вещи: Акумы, Невинность, проклятия, люди с разрушающимися костьми лица, постоянные непредгаданные смерти, мутации, льющиеся дробью уродства. Учитель решил наведаться туда, и в итоге оказалось, что ни Акумами, ни Невинностью там и не пахло: просто кое-кто решил возродить из мертвых старое начинание и использовать в приготовлении пищи чертов радий даже тогда, когда весь прочий мир вроде бы успел им перегореть, поняв, чем такое расточительное употребление в ближайшем будущем грозит. Ясное дело, тамошние владельцы фабрики просто искали легкой наживы, выискивая, куда переплавить доставшийся им за бесплаток радон, но и сами поплатились за самонадеянную халатность – подобные штуки необязательно есть или непосредственно трогать, чтобы тоже, рано или поздно, расстаться с подаренной жизнью далеко не самыми приятными способами.

      Юу непонимающе хлопнул глазами, приоткрыл в пренебрежении рот. Подумав немножко, отфыркнулся:

      - Вот же... Идиоты. Почему кругом одни сплошные идиоты, а, идиот?

      Аллен согласился, беззлобно просмеялся, оставив вопрос загадочно открытым. Склонив к плечу голову, подхватил мальчишку, по которому до одури успел истосковаться, двумя пальцами под подбородок, понукая приподнять лицо, и тот, примерно уже знающий, чего от подобного жеста стоит ждать, подчинился, уставившись глаза в глаза мгновенно почерневшими радужками. В нервном предвкушении сглотнул. Облизнул смягчившиеся губы, привлекая внимание быстрым мазком зазывающего язычка. Инстинктивно подался назад, едва Уолкер, обхватив пятерней за затылок, придвинулся ближе, выпадом хищной кобры впиваясь в задрожавший под его напором рот: мягко, но властно, прихватывая нежную плоть, прикусывая, обводя ее языком, настойчиво проталкиваясь внутрь.

      Он целовал его медленно, утопая в приятной ленной неге неумелых, неосознанных еще даже попыток ответить. Вылизывал отзывчивый язык, все глубже и глубже погружался пальцами в глянцевые прохладные волоски, беспрепятственно наваливался, ни разу больше не понимая, что вытворяет и к чему склоняет его безумная, прошившая навылет впервые за жизнь, спятившая теплая страсть: мальчишка, всего лишь маленький несчастный мальчишка, выращенный бесправным гомункулом в жестокой лаборатории, годовалый ребенок, знающий о жизни непоправимо меньше, чем любой иной детеныш, а его влекло, его ломало с безумной силой, его кружило в черничных валежниках глаз, в холодном голоске, в прижимающейся беззащитной близости и желании оберегать этого ребенка всю оставшуюся жизнь, пусть со стороны, наверное, все это и походило на спятивший бред такого же спятившего безумца.

      Мальчонка, ни разу не соображающий в той полной мере, в которой соображать должен бы, что с ним делают, какое у всех этих ласк предназначение, к чему они неукоснительно рано или поздно приводят, что такое мужчины и женщины, мальчики и девочки, возрастные группы и гендерные строфки, поддавался, отдавался, позволял напирать, раскладывать себя на проклятых грязных стульях.