Таежный моряк. Двенадцатая буровая

В балок набился народ, гомона добавилось, много танцевали, потом пробовали затянуть песню, но общности не получилось, голоса были разнобойными, никак не собирались в единое целое, снова шаркали подошвами по линолеумному полу «диогеновой бочки».

Генка-моряк несколько раз станцевал с Любкой, ощущая рукой сквозь простенькую ткань платья шелковистую гладкость ее кожи, упругость мышц, и что-то хмельное било ему в голову и губы начинали дрожать. Но он ловил насмешливый Любкин взгляд, и странная беспомощность проходила, будто в лицо ему брызгали холодной водой — от прежнего оставалось только то, что заковырина кожи на подбородке наливалась клюквенным соком, краснела, будто несорванная ягода на снегу, выдавая Генкино волнение.

В один из танцев он вдруг поймал острый и жесткий взгляд Ростовцева, похожий на укус, такой взгляд был больной, будто удар током. Почувствовал, как на шее выступил пот: Любка-то была на голову выше его. Успокаивая себя, подумал, что это не повод, раскисать и смущаться не надо — ну что из того, что выше?

— Рассказал бы что-нибудь, морячок. — Любкины глаза были подведены нежным голубым карандашиком, лицо ее стало от этого еще более привлекательным — никакой другой косметики, как заметил Генка, Любка Витюкова не употребляла. Нос тонкий, резковато очерченный, с трогательно приплюснутыми ноздрями, что выдавало какое-то детское удивление. Генке по вкусу, честно говоря, были лица более простые, без краски, обработанные ветром и солнцем, но Любкино лицо, надо отдать дань справедливости, было лучше лиц простых, которые Генка немало встречал в своей жизни. — Рассказал бы, как плавал, в каких морях-океанах, какие жаркие страны видел…

Любка Витюкова посмотрела в сторону, и Генка-моряк перехватил этот взгляд: к Ростовцеву подсела диспетчерша Аня, наклонилась, произнося что-то тихо, и в Любкиных зрачках забегали гневные солнечные зайчата, шустро перемещаясь с места на место. Горечь возникла у Генки во рту, он закашлялся, покрутил головой:

— Чик-чик-чик-чик… Воздуху глотнул не так. Не в то горло попало.

Любка дохнула в его лицо теплым, оживляя.

— Плохому танцору всегда… — Любка усмехнулась, вгоняя Генку в краску, — всегда что-нибудь мешает. Ну так как же насчет розовых стран и голубых морей?

— Почти никак, — сказал Генка. — Сегодня ночью я проснулся мокрый, как мышь. Видел во сне, как тонул.

— А тонул?

— Дважды.

— Понятно, — медленно произнесла Любка.

— А однажды у меня был случай, когда я ночью задыхаться начал. Не хватает воздуха, и все тут. Это я, оказывается, во сне нырнул глубоко — с маской нырнул, а когда поднимался наверх, то увидел, что там ходят три ската. И застрял на полпути. Проснулся от того, что у меня в легких кончился воздух, и тоже был мокрый, как мышь. Во сне воздух этот кончился.

— Скаты — это страшно?

— Током сильно бьют и хвостами искромсать здорово могут. Хвосты у них костяные, острее ножа. Бьют хватко, ногу пополам перерубают запросто. А в океанской воде не только поруб, там даже царапина опасна — если у тебя пошла кровь, то тут же примчатся на запах акулы либо барракуды.

— Барракуда — серьезный зверь?

— В следующий раз я тебе в подарок челюсти барракуды привезу, у меня есть одни. Это пострашнее и покрепче, чем челюсти волка. Вот и суди — серьезный зверь или несерьезный?

— С маской когда нырял — чего доставал?

— Разное. В основном ракушки.

— Расскажи.

Генка заметил, что Ростовцев не слушает диспетчершу Аню, он — весь внимание, и смотрит на них, и вроде бы даже участвует в их разговоре, напрягшись всем своим резковатым, твердым лицом. А Аня говорит и говорит ему что-то на ухо, и волосы ее, тяжелые, черные, со смолистым блеском, плотным крылом легли с одной стороны на его плечо, а с другой — закрыли ее лицо.

— Расскажи, — снова обратилась к Генке-моряку Любка Витюкова, и голос ее был требовательным, капризным, громким, — расскажи про своих экзотических ракушек.

— Самые красивые ракушки мы прозвали довольно грубо, не для женского уха. — Генка привычно зачичикал, прикидывая, не покоробит ли это Любкин слух. Потом подумал, что ей и не такое слышать приходится — она даже мат от разъяренных чем-нибудь трассовиков выслушивает. — Ну вот есть такая, например, ракушка, цветастая, рябая, на курицу похожая — свиным ухом называется. У меня имеется в заначке две штуки, одну я тебе вместе с челюстями барракуды могу подарить. Хочешь?

— Подари.

— Она блескучая, словно лаком покрытая. Добыть ее со дна несложно, сложно извлечь внутренности из раковины. Если вываривать ее, как рапану, она блескучесть свою потеряет и перламутр тоже потеряет. Так мы исхитрялись и поступали так — клали ракушку на солнце посередь горячей палубы — клали в неудобном положении. Специально, чтобы она ногу показала. Когда она выпрастывала свою пятку с ороговелой монеткой на конце, то ее поддевали крючком за эту монетку и подвешивали на тросе. За ночь она и вываливалась полностью из раковины. Вот и все, бери и ставь после этого костяшку в свою коллекцию.

— Интересно.