Таежный моряк. Двенадцатая буровая

— Есть спиралеобразные ракушки… Их по науке еще витыми называют, — продолжал, увлекаясь, Генка, совсем не замечая, что музыка уже стихла, танцующие расселись по углам и они одни находятся посреди «диогеновой бочки», перебирают ногами в танце, который уже отзвучал, — но мы науку по боку и звали их морковками. Добывают морковок так. Вернее, не самих морковок, а панцири. Вылавливают ракушку и ввинчивают штопор в мякоть. И потом в тайник с кипятком кладут. Сварят и штопором выдергивают мякоть. Как пробку из бутылки.

— Я в прошлом году на юге, в Сухуми, была, видела там, как рапан ловят. Интересно.

— Черноморские рапаны — это что-о… Мелочь пузатая. В микроскоп надо разглядывать. Вот нам попадались рапаны — ого! Величиной с суповую кастрюлю, — тут Генка осекся и замолчал, почувствовав внезапно, что музыки нет, что он увлекся и Любка Витюкова до сих пор не окоротила его.

— Бис! Браво! — захлопал в ладони Ростовцев. — Люб, ты что, в горячие страны, в Крокодилию, на море за ракушками собралась? Инструктаж получаешь?

— Ну и что? — тряхнула головой Любка Витюкова. — И получаю инструктаж! Ну и что? Можешь в свою очередь Ане дать инструктаж. Видишь, она ждет, сомлела даже…

Генка-моряк увидел, как дернулась Анина голова и обиженной светлиной налились ее глаза, виски покраснели. Поразился Любкиным словам — резки они были. Подумал, что Аня обязательно должна ответить, но Аня смолчала.

Заговорил Ростовцев. Произнес задумчивым голосом:

— Добро, сделанное врагом, так же трудно забыть, как трудно запомнить добро, сделанное другом. За добро мы платим добром только врагу, за зло мстим и врагу и другу. — Покачал головой. — Это не я, это Ключевский Василий Осипович, великий историк, сказал.

Любка усмехнулась, вечерняя тень быстро проползла у нее по лицу, и Генке показалось, что это неспроста, что-то такое, о чем он не знает, связывает Ростовцева и Любку Витюкову. Но вот что? Ведь Любка-то — известная недотрога. И муж у нее есть… Он попробовал развивать предположения дальше и даже похолодел от однозначности мысли, промелькнувшей у него в голове, выругался про себя — как он смог, как сумел подумать о ней такое?

— Впрочем, все это ерунда, фраза, не больше, — услышал он голос Ростовцева. — Действительно, фраза. И все тут. Вернемся на круги своя и начнем по новой. — В последних словах Ростовцева Генке почудилось что-то недоброе и опасное для него, для его привязанности, которую он питал к Любке.

Раздался печальный высокий звук скрипки — это пауза в магнитофонной кассете кончилась и снова пошла музыка, и снова пары двинулись из своих углов на середину «диогеновой бочки». Любка, не снимая рук с Генкиных плеч, переступила с места на место, сильным коротким движением заставила Генку-моряка сдвинуться с точки, на которой он застыл, и начать новый танец.

— Тоже мне начальство, — шепотом в себя произнесла Любка, — пуп межпланетный, в десяти шагах не видно. Если б он дальше пошел — я бы мокрым полотенцем его отхлестала. Он мне не муж и я ему не… — прикусила язык, увидев, как обузился лицом Генка. Спросила: — А ты что, никогда не был женат?

— Не был.

— И детей нет?

— Откуда ж они возьмутся, если жены нет?

— Ну, всякое бывает. Вон, у Ростовцева, например, есть. И в своей семье и вне семьи.

— Меня это не интересует.

— Правильно, товарищ Чик-чик.

— А у тебя, правда, муж есть?

— Есть. Только… — она издала губами тонкий секущий звук, — и есть и нет. В общем, кончится зима — уеду я отсюда ко всем шутам, на Большую землю уеду.

— Понятно. Мужа с корабля за борт смыло. А дети?

— Дочка у меня есть. — На Любкином лице проступило что-то мягкое, мечтательное. — На Большой земле живет. У бабушки.

— А муж?

— Что муж? — На мягкость наложилось раздражение. — Что муж? Объелся груш он, вот что. Работает вышкомонтажником в соседнем управлении, у нефтяников. На Украине мы с ним познакомились, приехала я за ним сюда, как нитка за иголкой, а жизни не получилось.

— Встречаешься с ним?

— Боюсь, — призналась Любка. — У нас каждую субботу вертолет людей в город возит, а я не летаю, сижу как дура в балке, ни шагу из тайги. Никуда не вылезаю — боюсь с мужем встретиться. У нас же жилплощадь одна на двоих. А комнат всего одна. В Шанхае, знаешь?

Генка знал окраину города, состоящую из наспех сколоченных домиков-засыпушек, прозванную Шанхаем. В этих домиках поначалу жили первопроходцы, потом они переселились в нормальные квартиры, их место заняли вновь прибывшие — они тоже получили свое жилье, но и опять Шанхай заселило пополнение — квартир пока не хватало, поэтому еще рано было сносить засыпушки.

— Уеду я на Большую землю. Месяц май наступит — и уеду, — вдруг с щемящей, какой-то стойкой болью произнесла Любка Витюкова, поймав косой взгляд Ростовцева, сдавила руками Генкины плечи. — Нельзя так больше жить.