Таежный моряк. Двенадцатая буровая

Еще немного, и они выровняются. В ушах даже прозвучало знакомое ростовцевское, уже произнесенное: «Локти на одну линию, чтоб мухлежа не было». Не будет обмана, не будет… Он снова захватил воздух сухим ртом, будто пьяный, засипел, увидел прямо перед собой лицо Ростовцева, сизое, остроскулое, с выступившим вперед упрямым подбородком, понял, что хоть по утрам начальство и выжимает по тридцать раз двухпудовую гирю, однако до Ильи Муромца или Добрыни Никитича ему еще далековато. Напрягся, одолевая некую трудную среднюю черту, порог равновесия, горный хребет, перевал — и вот уже рука Ростовцева пошла вниз, и сам он, сизолицый от натуги, от того, что из пор вот-вот должна была выступить кровь, ощерил рот, обнажая мертво сомкнутые зубы, застонал бессильно, недобро, и Генка-моряк понял окончательно, что он выиграл этот бой.

И будто бы Любку Витюкову выиграл.

И свое прошлое, полное духа полыни, полевых цветов, моря, йода, мокрого песка, умирающих крабов, разогретого в тропиках железа, солнца, смолы, тумана, который гуще сметаны, камней, речных течений — свое прошлое он тоже выиграл.

И право на сегодняшний вечер — как право первым приглашать на танец.

И даже право быть умнее. Ибо Генка-моряк знает, что именно Ключевский, которым два часа назад похвалялся Ростовцев, написал: «Предмет истории — в прошедшем, что не проходит, как наследство, урок, неоконченный процесс, как вечный закон. Изучая дедов, узнаем внуков, то есть изучая предков, узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться; механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, жизни, а ломаются по чьему-то детскому капризу», — Генка-моряк это знает, а Ростовцев не знает. И вот ведь как — Генкино прошлое было крепче ростовцевского прошлого, сильнее, надежнее. И нечего похваляться Ключевским…

Он дожал руку Ростовцева до конца, притиснул ее к тепловатой гладкой поверхности стола и, не глядя больше на соперника по состязанию, встал, натянул на плечи свою старую облезлую дошку, купленную по случаю в общежитии нефтяников, быстро вышел на улицу.

Ночь была туманной и трескучей от мороза. Даже снег шевелился, ужимаясь от холода.

Любки не было.

Она, похоже, ушла спать к диспетчерше Ане. Подальше от греха. Генка, задыхаясь от слабости, от усталости, сделавшей его тело вялым, непослушным, ломким, побрел в офицерский балок.

Утром его разбудили хрипучие звуки «матюгальника», жестяной грохот барабана — передавали музыку для зарядки.

Генка-моряк потянулся сладко, взглянул в черное ночное оконце, в котором расплывчатым зерёнышком поблескивал огонек — электрическая лампочка на столбе перед балком, которой вчера не было, а сегодня ввернули.

— Что это? — спросил спросонок Алик, выставив из-под одеяла негнущиеся, будто из проволоки скрученные усы.

— Начало рабочего дня, — отвечал Генка-моряк, прислушался: вроде бы «матюгальник» знакомую фамилию произнес. И точно, его, Генкина, фамилия. Рывком поднялся, натянул на себя свитер, штаны. А «матюгальник» трескучим ржавым голосом повторял:

— Товарищ Морозов, немедленно зайдите в прорабскую!.. Товарищ Морозов, немедленно зайдите в прорабскую!..

Через пять минут он был в прорабской. Ворвался, окутанный клубом тугого удушливого пара, содрал пальцами ледяные наросты со щек, успевшие образоваться буквально за несколько минут, пока он шел по улице:

— Что случилось?

Сидевший за столом Ростовцев шевельнулся.

— Да ничего. Спать хватит, вот и разбудили.

— Ничего себе шуточки, — проговорил хрипло Генка. — А все-таки?

— Твое начальство радиограмму передало с просьбой оказывать тебе всяческое содействие. Техникой и, если потребуется, людьми. Когда к работе приступаешь?

— Сегодня.

— Люди, техника понадобятся?

— Люди, думаю, нет, а техника — та нужна будет.

— Только не зарывайся, проси минимум, — предупредил Ростовцев. — Много ведь не дам. Имей в виду.

— Бульдозер мне нужен будет, — сказал Генка-моряк, — у меня пароустановка на колесах. А по целине она на колесах не пройдет, надо бульдозером дорогу к шлейфу пробивать. Да и резина на машине лысая.

Ростовцев подвигал челюстью, будто на зуб ему попало что-то неприятное.

— Ладно, бульдозер я тебе дам, — наконец произнес он. — Только бульдозер. Можешь сказать об этом Пащенко. Он у нас по этой части главнокомандующий. Но больше ничего ты не получишь. Предупреждаю. Каждая единица техники у меня на счету. Понял?

— А мне больше и не надо, — сказал Генка-моряк. — Единица, значит… Так вот, этой самой единицы, одной-единственной будет достаточно.