Таежный моряк. Двенадцатая буровая

— Та-ак, — проговорил он озабоченно, — переустановку нам сюда не подогнать, для этого надо колеса на гусеницы сменить. Придется действовать старым дедовским способом — будем сверлить в трубе дырки и закачивать метанол. Другого тут не придумаешь, — попрыгал на месте, хлопая рукавицами одна о другую, пустил, будто Змей Горыныч, пар изо рта, крякнул: — А-ах, супцу бы я сейчас горячего съел. А на второе — жареных куропаток. Да времени нет, — с сожалением закончил он, — а то б наловил. — Приказал напарнику: — Доставай инструмент.

Под ноги, чтобы коленями не примерзнуть к снегу, бросили кусок старой телогрейки, из швов которой вылезали серые грязные куски ваты, зачистили малость трубу напильником, чтобы удобнее было сверлить, и начали работать. Крутишь вороток, к которому приварено сверло, а железные рогульки его к ладоням прямо сквозь рукавицы прикипают, и так больно, что даже кричать охота, и клянешь все на свете от досады, от ошпаривающей руки рези, от обиды на конструкторов, которые много умных вещей придумали, а вот такую простую штуку, как безопасное (чтоб не дай бог — искра) сверло так и не придумали.

А тут еще досада — давление, как оказалось, нельзя в трубах сбросить, иначе шлейф полностью, в какие-нибудь полчаса, будет забит мертвым газом и тогда все, туши огни, катастрофа, большие денежки в небо уйдут — тогда надо новый трубопровод прокладывать. Генка вывернул голову, щеки его были белыми от мороза, в инее, крылья носа — в ледяных наростах. Прохрипел:

— Алик, быстро мчись в балки, попроси у Любки ведро. Быстрей!

— Зачем? — не понял Алик, сбил ладонью иней с усов, но не тут-то было — иней оледенел, он был твердым, как металл.

— Давление-то со шлейфа не снято. И не снять нам… Боюсь, сверло обломится и в голову угодит. Это ж как пуля — насквозь пробоина будет. А голова с течью ни тебе, ни мне не нужна. Дуй к Любке!

— Слушаюсь!

— А я пока погреюсь, — Генка поднялся, тяжело дыша и разгоняя ладонью звенящий пар, запрыгал на месте, глядя на вороток, к которому было приварено сверло-метчик и которое он не стал выдергивать из трубы. Вороток, как живой, ходил из стороны в сторону, трясся от натуги, от напряжения, с которым газ пытался пробить пробку внутри трубы. — Ведром вороток накрывать будем, чтоб беда не стряслась. Вот. Если сверло обломится, то донышко ведра оно не пробьет, останется.

Однажды у Генки-моряка уже был случай, когда пришлось сверлить дырку в трубопроводе под напряжением, тоже воротком сверлил (хоть и нарушал технику безопасности, которая газовикам, как и электрикам, запрещала работать под напряжением), так сверло, едва он проткнул тело трубы, со слабым хряпаньем обломилось и над самым ухом этак тоненько, безобидно — «фью-ють», будто рябчик свистнул. А через три секунды больным стоном отозвалась сосна, находившаяся метрах в пятнадцати от Генки. Он тогда внимания на стон не обратил, потому что из продырявленной трубы кипенно-снежным душистым султаном начал бить газ и надо было срочно закачивать в шлейф промывку, а потом, когда авария была задавлена, осмотрел сосну. Толстый, заплывший смолой ствол был пробит сверлом насквозь. Входное отверстие, как, собственно, и у пулевого пробоя, было крохотным, оправленным черной копотью, выходное же — большим, рваным, с остьями щепы — кулак в углубление свободно вмещался, вот с какой силой газ выбил сверло.

Перестав прыгать, разогреваться, Генка затих и еще довольно долго слышал, как звучно и чисто скрипел твердый мерзлый снег под ногами напарника, потом шаги истаяли, и он остался один на один с тишиной. Даже ветра не было, и снег почему-то не трещал, видно, туман придавил его — хоть и невесомый он, туман, а все же придавил, вот какая физика получается. И жутко, не по себе сделалось Генке Морозову, будто к пустынному острову он причалил, где ни жизни, ни биения чистой ключевой воды, ни шороха листвы, ни игры ветра — ничего живого нет. Даже мурашики по коже побежали. Но тут же отпустило — вдруг неподалеку раздалось тихое, словно шепот — фр-р-р, фр-р-р, Генка понял: это оголодавшие куропатки выбрались из-под снега, теперь перелетают с места на место, пищу выискивают. Много куропаток тут, несметь. Даже строящаяся дорога не распугала их. И от того, что рядом находилась живая — хоть и птичья, но все же живая — душа, Генке теплее стало.