Таежный моряк. Двенадцатая буровая

Он снова запрыгал на месте, разогреваясь, давя кисами снег, разгоняя в себе охолодавшую, застоявшуюся кровь, растер рукавицами щеки, которые сильно и больно кололо — это уж старания Деда Мороза, никак не может уняться, старый хрыч, — потом сделал несколько пробежек, разогреваясь и страстно желая тепла, безоблачного юга, ласковой утренней зари и тихого летнего дождика, после которого грибы лезут из-под земли, как сумасшедшие, и нет силы, которая могла бы остановить их. В такую теплую пору хорошо в дальневосточных лесных озерах рыбу ловить — карась клюет так, будто всю жизнь только и мечтал о том, чтобы насадиться на крючок, выдернешь его из воды, а он висит, ленивый, неподвижно, жабры раздувает, а с хвоста у него рыбье сало капает, вот как. Чик-чик-чик-чик, пропади видение, как сладко бы ты ни было, не то на таком страшенном морозе запросто окаменеть можно, в белый мрамор обратиться…

А еще лучше — погреть косточки где-нибудь на гладко обработанной водой спине кораллового рифа, бездумно глядя в морскую глубь, в которой пасутся голубые и малиновые рыбешки, вольно разбрасывают свои лапы морские звезды, бочком, бочком, как-то воровато шастают крабы. И солнце припекает — хоть и круто, но ласково — есть такая особенность у тамошнего солнца: сочетать крутой жар с нежностью, а набегающая с океана волна обдает спину прохладными брызгами. Вот куда неплохо бы после лютого сибирского мороза-трескотуна попасть… Ну где же там Алик застрял, где? Генка-моряк посмотрел на шевелящийся вороток, представил себе силу загнанного в трубу газа — если вырвется из-под контроля, запросто пальцы, а то и руку оторвать может. Поморщился от опасного озноба, попрыгал снова, боясь впасть в сладкую, мягкими тканями опутывающую дрему, лишающую сил, разума, воли.

Он даже не слышал, как появился Алик — оглох от тишины и мороза, почувствовал только движение тумана, глянул, а Алик — вот он, вдоль трубопровода бежит, в просторной, не по размеру, одежде путается.

— Ну и долго же ты, парень, — скрипучим от холода голосом проговорил Генка.

— Никак нет! — бодро отозвался Алик. — Нигде не задерживался.

— Ладно, накрывай вороток, а то время уходит, — приказал Генка, опускаясь на телогрейку, поудобнее взялся за заиндевелые рожки воротка, больно зажмурился — крапивная стылость пробила его в один миг до костей, до самого позвоночника достала, до мозга. Генку передернуло так, что зубы застучали друг о друга, и он не смог удержать в себе эту дрожь, прохрипел только: — Накрывай! Чего медлишь?

Алик накрыл вороток вместе с Генкиными руками ведром. Он был весь белый — и конец чуба, выбившийся из-под шапки, и усы, сахарно-хрустящие, и брови, и кое-где несбритые на подбородке и щеках волосы, и кожа на лице тоже была остывшая, прозрачная, белая.

Генке было неловко работать под ведром, он кривил лицо, сжимал глаза в щелочки-запятые, кряхтел надсадно, но работы не прекращал.

— Туго идет, падла, — хрипел он, — чик-чик-чик-чик… Очень туго.

— Может, поменяемся? — предложил Алик.

— Обойдусь, — растягивая слова, буквально пропихивая их сквозь обескровленные губы, проговорил Генка, — немного осталось, — приостановился на миг, переводя дух и окутываясь паром, потом крякнул, будто селезень, удирающий от охотника, надавил руками на вороток, сделал одно круговое движение, потом другое, еще и еще…

Вдруг под ведром что-то резко и гулко зашипело, словно разбудили злого джинна, вороток начал вырываться из Генкиных рук, но Генка-моряк продолжал удерживать его в течение недолгих секунд, шипение сделалось еще сильнее и резче, от него в ушах тонко, как-то опасливо зазвенело, ровно кто натянул балалаечную струну, потом на какой-то миг все смолкло, раздался сильный, глухой, будто из-под земли выхлестнувшийся удар, донце ведра выгнулось бесформенно, как старая шляпа.

Генку вместе с воротком отшвырнуло в сторону, и он бойко покатился по промерзлой тверди, хватая ртом жгучий снег, само ведро выбило из рук Алика, и Алик закричал тонко, удивленно. Только что вот кричал он — не разобрать в шипении и грохоте. Ведро взметнулось в высоту и тут же скрылось в плотном тяжелом тумане. Лишь сквозь шипенье выхлестнувшего из трубы газа доносился звук, по которому можно было определить, как летело ведро и что оно все-таки не улетело на Луну или какую-либо другую далекую планету… Вскоре раздался дребезжащий резкий вой, от которого хотелось заткнуть уши — будто на землю летела дырявая бочка — ведро гулко врезалось в снег метрах в шести от Генки, насквозь пробив морозную твердь.

— Метанол! — прохрипел Генка, выплевывая снег изо рта и ловя глазами низенькую Аликову фигуру. Алик еще не смог опомниться от того, что произошло, размахивал беспомощно руками, словно ветряная мельница.

— Метанол! — разъярился Генка, хотел добавить крепкое словцо, да по непонятной причине не смог, затрясся в кашле, заработал ладонью у рта, — чик-чик-чик-чик…