Таежный моряк. Двенадцатая буровая

Наклонившись, он выглянул в окно, всмотрелся в огромный беснующийся язык, в раскаленные, густо переплетенные полосы железа, поваленные на землю, в мрачную глыбу сгоревшей трансмиссия, увидел косматую, плывущую с запада шеренгу облаков, будто спешащую к огню погреться…

Сазаков почти беззвучно встал с табуретки и вышел. Чертюк оперся руками о вымытый до белесости стол, подумал, сколько богатства псу под хвост уходит. Ежесуточно.

— Ежесуточно, — подтвердил он вслух, глядя, как на язык пламени уже надвинулся край облаков, и огонь легко пробил его, и красный вымпел пламени заметался вверху, слабо просвечивая сквозь плотное ватное сито.

Много пожаров видел Чертюк в своей жизни — не пересчитать. Он поморщился от проколовшей плечо боли — в который уже раз за сегодняшний день. Боль тоже напомнила об огне, о том, как прорывались они в горячем бою из окутанного дымными космами Днепропетровска к усыпанному осколками речному берегу и первыми переправились на ту сторону, еще занятую врагом. И был рукопашный бой в окопах, жестокий и страшный. Бились кто чем — штыками, саперными лопатками, прикладами винтовок и автоматов. У лейтенанта Чертюка кончились в пистолете патроны, и запасные обоймы были все расстреляны, и он дрался рукояткой, добавляя кулаком, благо силы было хоть отбавляй. А сзади шел ординарец Федя Свищев, прикрывая его, орудовал автоматом, как палицей. И не было в этом странном бою выстрелов — раздавалось лишь сопение, тупые, приглушенные удары, мат да редкие вопли раненых. А потом из боковой ниши выскочил шальной гитлеровец в мокрой и вонючей от пота майке и всадил Чертюку штык в плечо, выдернул и замахнулся во второй раз, и была бы крышка командиру роты, не подскочи Свищев, ударивший гитлеровца расщепленным прикладом автомата. Тот лишь ойкнул сдавленно, заваливаясь на спину… Чертюка переправили через Днепр в медсанбат, а оттуда в госпиталь, и он потерял следы своей роты.

В эту ночь он почти не уснул — до утра пролежал на койке вверх лицом, оглаживая раненое плечо, и забылся уже перед самым рассветом. Но, когда забылся, раздался грохот, будто ахнул залп, от которого Чертюк мгновенно вскочил на ноги, шало закрутил головой. В стене избы, пропоров бревна, как снарядом, застрял синевато-серый камень, окутанный дымом. Еще секунду назад он находился в глубине, фонтан выплюнул его и с силой, как снаряд, всадил в избу, находившуюся к нему ближе других.

Вспыхнул сухой мох в пазах бревен. Чертюк схватил с печки чайник, плеснул через край. В лицо со злым постреливанием ударил пар, ожег щеки. Чертюк, откидываясь назад, плеснул еще.

Потом, уже успокоившись, он подумал, что, доверни камень тридцатью сантиметрами правее, угодил бы в него как пить дать. Мог бы и ноги оторвать, и оторвал бы, в стене избы застряла лишь половина камня, вторая, в ворохе стеклянных брызг, лежала у противоположной стенки. Окно от удара — вдребезги, хрустальное крошево блестело не только на полу, но и на столе и на одеяле.

Чертюк заткнул окно подушкой. «Придется запретить хождение любопытных по «фронтовой» стороне поселка — опасно», — устало заключил он.

Утром Чертюк облачился в грубую, пахнущую мышами и чем-то залежалым спецовку, напялил положенную по инструкции пластмассовую каскетку и стал мало чем отличаться от рабочих.

— Бульдозер на ходу? — прокричал он Сазакову, тот в гуле фонтана ничего не услышал, крикнул что-то в ответ, но безголосо: люди в этом страшнейшем грохоте походили на выброшенных из воды рыб — открывались рты, и двигались губы, голосов не было слышно. Ревел фонтан. Содрогалась земля под ногами…

Сазаков тронул себя пальцем за ухо, показывая, что ничего не слышит, потом, порывшись в кармане, подал Чертюку блокнот, покрытый разводами машинного масла.

«Пора расчищать площадку. Бульдозер на ходу?» — написал Чертюк крупно и вернул блокнот мастеру. Тот кивнул несколько раз подряд, показывая, что бульдозер есть и что он на ходу. Губы его шевельнулись — Сазаков что-то произнес… Что? Не разобрать. Чертюк вспомнил, что в Москве в министерстве работает совершенно глухой тридцатилетний инженер — пострадал, когда воевал с нефтяным пожаром на Мангышлаке; вспомнил, как сам, вернувшись с Пур-пе, четыре дня не слышал улицы — ни гудков автомашин, ни звонков трамвая, ни голосов прохожих. Тоже оглох.

«Закажите по рации танковые шлемы. Иначе все мы оглохнем», — написал на блокнотном листке и показал Сазакову. Тот еще раз наклонил голову.

Минут через двадцать мимо поленницы прополз беззвучный бульдозер, посверкивая траками, двинулся к горящей скважине. Нож вгрызся в поваленное наземь дерево, поддел его вместе с какими-то проржавевшими до дыр коробками, поволок к Тром-Аганке, спихнул вниз, вероятно в воду. Потом бульдозер попятился обратно. Чертюк огляделся — опушка тайги отступала от скважины довольно далеко, значит, не придется валить деревья, специально расчищать «жизненное пространство», слева прорехой уходила в тайгу дорога. «Видать, к старой буровой», — подумал он… Потом вновь взял в руки блокнот и написал: «Откуда здесь деревня? Она что, брошенная?»