Таежный моряк. Двенадцатая буровая

— На том спасибо. — Сазаков настороженно огляделся. Огромное лицо его поугрюмело. — У меня товарищ был, до техникума буровиками вместе работали. Так он на медведя с мелкашкой ходил. Надкусывал пулю и делал крестообразные насечки — пуля становилась как бы разрывной. И бил медведей прямо в сердце либо спереди, либо сзади, под лопатку. Глаз такой точный имел. Пуля, когда входила, отверстие маленькое оставляла, а в выход кулачина мог пролезть — на кресты клок мяса наворачивала и вырывала… Пойдемте, что ль? — Он закинул ружье за плечо, но не разрядил его и не спустил курков.

— Медведь не вернется? Ведь может людей покалечить…

— Не вернется, — убежденно мотнул головой Сазаков. — Иначе зачем мы с ним по душам говорили? Один, правда, раз после такого разговора возвернулся. Ну, решили мы его наказать, сели вдвоем с приятелем в ЗИЛ сто тридцатый и поехали по следу. Снег был мелкий. Догнали. Он как увидел машину, так прыгнул на капот. Приятель выставил ружье, да не успел стрельнуть, медведь лапой съездил по стволу, ружье в руках перевернулось, и прикладом полчелюсти моему другу вынесло. А я в это время с другого бока медведя уложил…

— С товарищем ничего?

— Ничего. Полежал в больнице, оклемался.

Поднявшись на бугор, перестали разговаривать. Грохотала горящая нефть. Пламя заметно поблекло в занявшемся дне; извиваясь на ветру, оно пускало длиннотелые, цветистые, будто покрытые радужной пленкой, языки, которые отрываясь, огромными простынями неслись к домам, но не долетали до них, гасли.

Совсем маленький и неприметный ползал по площадке трудяга бульдозер, старательно распихивая по углам, по канавам коряги, жженое железо, свернутые после выброса в узлы бурильные трубы. Столкнув очередную кучу хлама в какую-то воронку, он лихо развернулся и на полной скорости припустил к поленнице.

— Что это он? — прокричал Чертюк.

Сазаков недоуменно поднял плечи. Когда подошли к поленнице, увидели, как бульдозерист, маленький и черный, словно грач, черпая из бочки пенистую, похожую на пиво, воду, окатывал ею курящиеся бока машины. Вода не успевала стечь на землю — высыхая, превращалась в пар.

«Надо бы срочно пожарную установку, иначе загорится и земля и лес», — подумал Чертюк, потом посмотрел на часы — было ровно восемь утра… Бульдозерист неловко мазнул водой из ведра по капоту, от него отрикошетили крупные, как картечь, брызги, обдав с головы до пят стоящих рядом людей. Чертюк отер платком мокрое лицо, поднял глаза. Буквально над головой висел огромный, незаметно подкравшийся вертолет: «Михаил шестой», — вспомнил Чертюк, а под брюхом его на толстых витых тросах раскачивался тупоносый бульдозер с широким, отполированным до зеркального сияния лемехом. В восемь утра начались работы по тушению. Так и запишем в журнал. Хотя начались раньше, бригадный бульдозер еще ночью полез в пекло расчищать «жизненное пространство».

К вечеру на буровую номер двенадцать было заброшено четыре бульдозера, два крана, поставленные на мощные тяжелые КрАЗы, две «мортиры» — противопожарные реактивные установки, чьи короткие толстостенные жерла действительно напоминали старые крепостные орудия, четыре лебедки. Чертюк, посмотрев запись в журнале, механически отметил цифровую закономерность: четыре, два, два, четыре… Как в футболе.

Прибыли и люди — спасатели, пожарные, прилетел из Тюмени майор Сергованцев, плотный, невозмутимый, похожий больше на актера или на важного барина. Впрочем, важность — это не без оснований — майор был большим спецом по части укрощения нефтяных пожаров: ни один факел не тушили без него, и смелостью он обладал редкой. О Сергованцеве часто писали газеты, популярностью майор пользовался.

Чертюк встретился с ним в избе. Сергованцев сидел за столом и, низко нагнув голову, колол складным охотничьим ножом куски сахара рафинада, деля их на четыре, идеально похожих друг на друга кубика. Он готовился пить чай.

— Федору Федоровичу! — Сергованцев привстал с табуретки и вежливо, что ему придало еще больше сходства с маститым актером, поклонился. Он действительно был похож то ли на Евгения Матвеева, то ли на Сергея Бондарчука. — Здравствуйте, дорогой наш Федор Федорович! — пророкотал он вежливым львиным басом.

Чертюк сел на скамейку, стянул с головы каскетку, чувствуя, как освобождаются от тяжести виски и затылок, пригладил волосы.

— Чаю? — предложил Сергованцев и, несмотря на то, что гость отказался, нагнулся, выдернул из-под стола алюминиевый, фыркающий паром чайник с приплющенными боками, наполнил эмалированные кружки, стоящие тут же, на столе. — Чаю! — утвердительно-приказным тоном проговорил он, добавил, как бы поясняя свою безапелляционность: — Обязательно, раз уж в гости пришли.

В каждую из кружек он опустил по пористому мешочку, приделанному к нитке, нитку же забросил за бортик кружек. Его огромные руки, совсем не актерские, не барские, постоянно что-то делали, находились в «вечном движении». Даже во сне они были, наверное, заняты.

— За границей выдумали — заварку в пакетики, а наш Аэрофлот, не будь дурак, перехватил.