Тайна

Кондрата Игнатьевича часто навещал шестнадцатилетний племянник Кеша. Оба они нравились Каштану своей доброжелательностью, каким-то врожденным естественным дружелюбием.

Каштан часами беседовал с умудренным жизнью человеком.

Только однажды он рассердился на таежника, когда тот сказал о Полине:

— Крепко она тебя любит, парень.

Каштан оторопел, помолчал, потом пробормотал:

— Грех вам такое говорить, Кондрат Игнатьевич. У женщины горе. Муж погиб на ее глазах. Она до сих пор — в шоке. А вы про нее…

— Чего ты вскинулся? Я же вовсе не в упрек ей, что она тебя полюбила. Жизнь, брат, всякие извороты преподносит. И никакой тут вины ни у нее, ни у тебя нету.

— Прошу вас, Кондрат Игнатьевич, не будем на эту тему…

— Эк тебя заело! Ладно, успокойся. Понял я, Петрович, что тебя надо срочно уводить в тайгу.

— Поскорей бы! — воскликнул Каштан.

Была у Кондрата Игнатьевича с собой фляга с настойкой женьшеня. Он заставлял Каштана дважды в день выпивать по рюмочке целебной жидкости. Кондрат Игнатьевич всю свою жизнь ходил в тайгу. Был он тигроловом, сборщиком женьшеня. В последние годы возглавлял сезонные бригады заготовителей коры бархатного дерева. Вот Каштан и должен был подрядиться на летний сезон в такую бригаду корозаготовителей.

До сих пор он не признавался ни врачам, ни Полине, что болей туберкулезом. На его удачу, больничный рентгеновский аппарат сломался, и целых два месяца Каштан был избавлен от просвечиваний, которые вызывали у него физическое отвращение. Но вот в самом конце мая аппарат отремонтировали.

Хочешь не хочешь, а надо было идти сдаваться.

Хозяином рентгеновского кабинета был почтенного возраста врач-фтизиатр Аркадий Антонович, которого все звали просто Антонычем.

Каштан пришел к Антонычу и, стараясь унять лихорадочное биение сердца, выложил ему всю правду о своей болезни. Антоныч, расспросив Каштана о ходе лечения, о медикаментах, которые применялись врачами во время его пребывания в туберкулезной больнице, проговорил:

— Насколько я понял, вас лечили всеми ныне известными лекарствами, но безрезультатно?

— Да.

— Ну что ж. Давайте глянем на ваши заслуги и достижения. Раздевайтесь.

Антоныч, посапывая и похмыкивая, всматривался в экран. Стиснув Каштана старческими шершавыми ладонями, крутил и вертел его, поворачивал то боком, то спиной, требовал делать вдохи и выдохи. Наконец спросил:

— Вы не запомнили, часом, когда делали последний снимок ваших легких?

— Запомнил. В первой декаде марта. Перед консилиумом.

— Ага. А не в курсе вы, что именно определил консилиум?

— В курсе. Определили активный распад с обильным выделением палочек. Гематогенная диссиминация всего правого легкого. На снимке оно выглядело как дуршлаг. Слева — верхняя доля тоже покрыта свежими инфильтратами…

— Одна-ако, — протянул рентгенолог, — отовариться вам удалось по высшему разряду.

— А чего мелочиться, Аркадий Антонович.

Антонии усмехнулся. Выключил аппарат и сказал:

— Одевайтесь.

Он сидел ссутулившись, похожий на старого воробья. Задумчиво бормотал:

— Любопытно, очень любопытно. Второй в моей практике случай… И снова — экстремальная ситуация.

Когда Каштан оделся, Антоныч встал, взял его под руку и повел из кабинета в коридор.

— Ну так вот, — сказал он, — ваши легкие уже не похожи на дуршлаг, дорогой мой. Ибо дырок больше не существует.

— То есть как? — растерянно спросил Каштан. — Куда ж они могли подеваться?

— Понимаю, Юрий Петрович, вам они дороги. Но что ж делать, если процесс самоликвидировался. Мы, разумеется, проведем многократные и тщательные исследования мокроты. Но я почему-то убежден, что палочек не обнаружим.

Каштан был огорошен.

— Но разве так бывает? — спросил он.

— В редчайших случаях. На моей памяти только одна такая история. В Газли во время землетрясения засыпало некоего Рыкунова, бациллярного туберкулезного больного. Двое суток пролежал, понимаете, засыпанный под обломками дома, со сломанными ребрами, ключицами и рукой. Откопали. Ожил. Через два месяца исследуем и видим — процесс прекратился. Человек выздоровел.

— Чудеса! — помотал головой Каштан. Он не мог прийти в себя от изумления.

— Ну какие же чудеса. Мне Полина Александровна рассказывала немного о вашей эпопее. Экстремальная ситуация. Чудовищная встряска. Пошли в ход неведомые резервы организма. Вы оказались, голубчик, у той самой красной черты, когда — либо-либо… Лотерея… Вы — везучий?

— В том-то и дело, что — нет. Невезучий я.

— Ну, стало быть, назовем это по-старомодному, перстом или даром судьбы. Вам выпал редкий жребий. Не упускайте его. Набирайтесь сил. Набирайтесь мощи. У вас впереди — вторая жизнь.

Каштан пришел в палату взбудораженный. Кондрат Игнатьевич спросил его:

— Чего раскраснелся, парень?

Услышав новость, обрадовался:

— Выходит, это студеной купелью, не иначе, перешибло твои микробы. Не выдюжили они — сдохли. Это правильно. Теперь надо в тайгу податься, чтобы ты соками налился. Понял? Чтобы больше тебя никакие хворобы не брали. Как только выйду отсюда, тебя забираю — и на все лето. Пойдешь?

— Ну, конечно, пойду! Непременно. Спасибо, Кондрат Игнатьевич!