Тайна

Сама крепость состояла из огромного центрального корпуса с плоской ровной крышей (это и был блок № 4), а также трех приземистых зданий. В одном из этих блоков помещалась канцелярия и комендатура, тут же находилась квартира коменданта.

Комендант крепости полковник Гвиано — тощий человечек с удивительно гнусной физиономией — лежал под пледом у себя на квартире и тоненько по-собачьи скулил.

Вошедший офицер с фашистским значком на груди доложил:

— Синьор комендант, сегодня должен приехать тот врач из Красного Креста. Как с ним быть?

Гвиано еще поскулил, потом тоном страдальца сказал:

— Видишь, какая ситуация. Наш доктор Доницети в отпуске. Отец Витторио — в Ватикане. Я болен. Придется тебе, Бартоломео, поводить его по четвертому блоку.

— Что ему показывать, синьор комендант?

— Ну, что мне, учить, что ли, тебя! Сам знаешь… У-у-у! — завыл полковник.

— Больно, синьор комендант? — участливо спросил офицер.

— У-у-е!

А в это время в номере «Карлтона» шел горячий спор.

— Поедешь на поезде — ничего с тобой не случится! — сказал Седых.

— Да пойми же, чудило ты гороховое, если я притопаю туда со станции пешком, то они заподозрят неладное! Как вбить в твою башку, что доктор Красного Креста иначе как на машине прибыть туда не может!

— От самого Рима?

— А откуда же еще? От Пензы?

— Тебя, как доктором заделался, так сразу и потянуло к роскоши. А деньги народные. И я шиковать на них не позволю.

— Опять двадцать пять! — рассердился Бурлаков. — Ты что, сорвать мне хочешь все дело? Давай деньги, жмот чертов! Или я тебя тресну! Послушали бы сейчас эти ребята в крепости, как ты скупердяйничаешь за их счет!

Неизвестно, что подействовало сильнее на Седых — угроза докторской затрещины или упоминание об узниках. Но он, крякнув, достал из-за пазухи бумажник.

Бурлаков разложил на столе все то, что нужно было взять с собой для передачи заключенным: письма, деньги, медикаменты, шарики для передачи сведений.

Фома подкатил к воротам Регины на большом синем лимузине. Его встретил офицер с фашистским значком, представился:

— Лейтенант Бартоломео Бисолатти! К вашим услугам, синьор профессоре!

— Привет, лейтенант!

— Полковник Гвиано приносит вам свои извинения, синьор доктор. Сам он не сможет вас сопровождать. Он болен.

— Ничего не попишешь. Обойдемся и без него. А?

— Так точно, синьор доктор!

Они прошли в комендатуру. Доктор Зайдель вынул бумагу и сказал:

— Меня уполномочили дать медицинское заключение о состоянии здоровья четырех ваших арестантов.

— А именно?

— Вот их фамилии.

Доктор подал список. Лейтенант зачитал его вслух!

— «Джакомо Бертоне, Амадео Коррето, Антонио Орландо, Бруно Рудини». Хм… Позволю задать синьору доктору вопрос.

— Да?

— А почему Красный Крест интересуется именно этими четырьмя коммунистами?

Доктор пожал плечами:

— Понятия не имею! Мне ведь только поручено осмотреть их. Но я слышал краем уха, что об этих заключенных был поднят большой шум в газетах. Будто появились сведения, что они умирают.

— И Красный Крест, простите, печется о здоровье шайки коммунистов? Это что-то новое!

— Не одобряете?

— Я удивлен, синьор профессоре.

— Между нами говоря, я — тоже!

Доктор рассмеялся, взял офицера под локоть и сказал:

— Думаете, мне это хочется делать? Но у каждого своя служба. Я обязан осмотреть этих преступников. А вы — показать.

Лейтенант откозырял и сделал приглашающий жест.

Фома злился, но ничего не мог поделать с этим чертовым вертлявым лейтенантом Бартоломео. Тот не отходил от него ни на шаг, вслушивался в каждое слово.

Решено было осмотр провести не в камерах, а в дежурке начальника смены. Первым ввели сюда Бруно Рудини, смуглого морщинистого невысокого человека. Он держался спокойно. Впавшие глаза его тускло поблескивали. Он безучастно смотрел на огромного белокурого человека со стетоскопом, спокойно разделся. Бруно был истощен до крайности. Фома прикоснулся пальцами к выпирающим ключицам и покачал головой. Спросил:

— Сколько тебе лет, старина?

— Сорок, — тихо сказал Рудини.

— Ты болен?

Бруно молчал. Лейтенант презрительно сказал:

— Этот бандюга болен одной болезнью. У него мания свергать правительство и уничтожать церковь.

— Ты болен? — повторил Фома.

Рудини оделся и медленным шагом вышел прочь из дежурки. Бартоломео сказал с ненавистью:

— Я же говорю — бандит! И разговаривать, подлец, не хочет.

В дежурку вошел сутулый бледный заключенный с впалыми щеками, большими черными навыкате глазами. Он глухо проговорил:

— Амадео Коррето.

— Ты чем болен, Амадео? — спросил Бурлаков.

— Тем же, чем Рудини! — усмехнулся лейтенант. — Такая же у него сволочная болезнь.

Коррето глянул на фашиста, сжал челюсти. Сказал доктору:

— Если вы — врач, то у меня к вам секретный разговор. Без свидетелей.

— Вон чего захотел! — рассмеялся лейтенант. — Какой умный! На заключенных не распространяется закон о врачебной тайне.

Фома сказал заключенному:

— Я послан Красным Крестом, чтобы узнать правду о вашем здоровье.

— При этой фашистской гадине я вам ни слова не скажу. Он за правду сунет в карцер, а это значит — смерть.

И Коррето вышел.

— Что будем делать? — накаляясь, спросил Бурлаков офицера.