Тайна

Пета Понсе, подобно врачам, переходила от селения к селению. Ее монструозная внешность пугала мужчин, но женщины тянулись к ней, как тянутся к магниту железные опилки. Женщины, которые молились всем богам своих матерей. Женщины, которые молились всем святым, унаследованным от бабок. Женщины, которые молились всю свою жизнь, но не обрели умиротворения, – эти женщины хотели видеть Пету Понсе. Она улавливала их чувства: сожаление, стыд, бессилие перед жестокостью – и придавала новое значение их страшным переживаниям. Пета Понсе умела складывать и переворачивать их опыт до тех пор, пока они не начинали видеть произошедшее в совершенно ином свете. Слова, которые описывали их страшные переживания, обретали новые значения. Духи и только духи ссужали Пету Понсе силой сплетать, сворачивать, перекручивать эмоции, наводить на них рябь так, чтобы душа смогла найти путь к счастью.

Пета Понсе считала, что существует некое невидимое основание, скрытая от взглядов плоскость, на которой покоится материальное. Материальный мир принадлежит не только нам; мы делим его с мертвыми. Мертвые всегда вокруг нас, они одним махом перемещаются из материального мира в мир духов. Не злой умысел приводит их сюда; они ищут возможности справедливо разделить этот мир с живыми. Мертвые бесконечно печалятся, что утратили плоть и кровь, но они так же бесконечно благодарны за то, что продолжают существовать в ином состоянии. Пета Понсе верила, что существует один лишь уровень, недоступный для мертвых: тот, где обитает Бог. Мертвые не видят лика Господня, потому что Бог не квартирует с мертвецами. Мертвые остаются здесь, на земле, они бродят по планете, живут с нами. Мертвые здесь для того, чтобы направлять нас, помочь нам понять, что все сводится лишь к тому, с какой точки зрения посмотреть. И когда настанет твой черед покинуть материальный мир, мертвые помогут тебе освоиться с новой формой твоего бытия. Так же, как люди ждут тебя, когда ты должен родиться, учила Пета Понсе, люди будут ждать тебя и за порогом жизни.

Позже Пета Понсе основала школу, собственный маленький дом, La Casa de Ejercicios Espirituales de la Encarnación[128]. Туда стекались сломленные женщины; иные оставались, иные уходили, но истории их были одинаковы. Женщины, которым лгали, которых насиловали, которых обманом или принуждением склонили к la operación. Женщины, которым пришлось потерять детей, чтобы сохранить работу, женщины, над которыми издевались, которых как только ни били; и все они нуждались в Пете Понсе, чтобы наполнить свои печали новым, иным значением.

Скоро о Пете Понсе прослышали на Большой земле. Там тоже делали la operación – в Южном Бронксе, Нижнем Ист-Сайде, Бушуике, Испанском Гарлеме, Чикаго, Филадельфии, Нью-Джерси, Лос-Анджелесе, Хартфорде, Бостоне: трудилась ли женщина на каком-нибудь потогонном заводе, у кассы или ходила со шваброй по офису, – всюду боссы желали, чтобы женщины приносили им деньги, а не детей. Соединенные Штаты вообще не хотели, чтобы пуэрториканки рожали. Контроль над рождаемостью обернулся контролем над численностью населения. Выбор делали не женщины, а государство. Малоимущие женщины детородного возраста были виновницами бедности. Чем больше детей они рожают, тем шире распространяется бедность и тем больше Пуэрто-Рико становится уязвимым для коммунистических идей.

Услышав все это от Саля, я стал с благоговейным трепетом ждать встречи с Петой Понсе.

Пета Понсе явилась в дом Таины, одетая во все белое. Волосы ее были туго повязаны банданой, из-под которой, как белое ухо, торчала гвоздика. Свое короткое, крепко сбитое тело она носила энергично и шагала тяжело, словно хотела проломить половицы. Пета Понсе прочесала всю квартиру, обнюхала углы, как только что принесенный щенок. Поковыряла ногтями стены, словно желая оставить после себя царапины. Ее наружность и действия пугали меня, хотя я чувствовал облегчение от того, что она наконец приехала.

Кухонный стол покрывала белая скатерть, на столе стояли белые цветы и белые свечи. Еще здесь были пуэрто-риканские тарелки, с некоторых ели – донья Флорес устроила пиршество в честь espiritista и Таины, – а некоторые тарелки остались нетронутыми, они были для духов. В гостиной сидела напуганная Таина в красивом белом платье до пят. Распущенные волосы аккуратно ниспадали с плеч. Карие глаза в обрамлении недавно наклеенных ресниц, на нервных губах розовая помада. Живот круглился земным шаром. До родов оставалось всего несколько дней. Никогда еще я не видел Таину такой красивой и такой знакомой. Увидев, что я здесь, она выдохнула и легонько улыбнулась, но не пошевелилась. Таина явно боялась Пету Понсе – она не произнесла еще ни единого ругательства.

Я, с деньгами в кармане, уже собирался сеть на пол рядом с Салем.

– Afuera[129], Juan Bobо, – сказала по-испански донья Флорес и протянула руку за деньгами.

– Таина хочет, чтобы я был здесь, – ответил я по-испански, так как почти весь вечер мы говорили по-испански.

Сальвадор кивнул сестре: все нормально.