Читаем Тайна Адомаса Брунзы полностью

А д о м а с  2 - й. Ничего ему не оставлю. И слава богу.

А д о м а с. Как? Даже имени? Даже памяти?

А д о м а с  2 - й. Если заглянуть в прошлое, что я могу ему оставить?

А д о м а с. Вернуться туда? А зачем? Заново перелистать страницы? Через столько лет переоценить все? Перед собственным сыном?

А д о м а с  2 - й. Все было закономерно. И не могло быть иначе. Спокойно!

А д о м а с. Могло быть иначе! Что же я ему оставлю? Сознание, что жить надо не так? Если бы он понял…

А д о м а с  2 - й. Мне нечего ему оставить. Разве что тридцать сребреников.


Долгая пауза. Адомас прислоняется к статуе.


А д о м а с (еле слышно). Не за тридцать сребреников. Не они меня сломили. Не я виноват!

А д о м а с  2 - й. А кто? Пусть сын тогда найдет виноватого. Ведь его уже десять раз вешали, он десять раз вешался и каждый раз вылезал из петли.

А д о м а с (стонет). Что же делать, Адомас?.. Что делать?

А д о м а с  2 - й. Адомас, вернись в прошлое!

А д о м а с. Чтобы найти там ответ?

А д о м а с  2 - й. Или убедиться, что ответа нет.


Поворот сценического круга.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Первый год немецкой оккупации. По улице с грохотом проносятся мотоциклы. Слышен топот толпы, которую гонят мимо окон. Шарканье подошв о камни, похожее на шуршание прибоя по гальке. Издали доносится тоскливое пение: «Когда я взываю, услышь меня, боже правды моей!..»

Поют псалом, но слова трудно разобрать.

Квартира Паулюса Даугирдаса, где живет и Адомас Брунза. Комната ярко освещена. В глубине, на темном заднике, призрачно проступает лестница. На ней стоят два  г е с т а п о в ц а. По ступенькам поднимается  А д о м а с. Гестаповцы его задерживают. Он с ними препирается, не желая предъявлять документы. Наконец он входит, садится, долго молчит, о чем-то раздумывая. Потом в тревоге подходит к другой двери.


А д о м а с (кричит). Тересе! Тересе!


Входит  Т е р е с е.


Т е р е с е. Что случилось?

А д о м а с. Ничего.

Т е р е с е. Вы так взволнованы.

А д о м а с. Нет… Жалею, что не вовремя родился. Давайте кончать портрет.

Т е р е с е. Сейчас? Но я не могу…

А д о м а с. А я не могу ждать.

Т е р е с е. Слышите? Их гонят… Там, по улице…

А д о м а с. К черту! Садитесь. Я буду вас лепить.

Т е р е с е. Почему вы кричите? (Садится.)

А д о м а с. Не туда! Вот, здесь. (Снимает со скульптуры мокрую тряпку, ворчит.) Отлично… отлично работаешь, подлец… Здорово, черт возьми… (Лихорадочно лепит, поглядывая на Тересе.) Вот так… Свет души моей… Осколок гармонии… Ничего плотского… Может, завтра я больше тебя не увижу… (Тересе.) Какого черта? Не смейте плакать! У меня вы должны улыбаться.

Т е р е с е. У вас ведь руки дрожат…

А д о м а с. Это вдохновение. С таким я еще никогда не лепил.

Т е р е с е. Вы странный…

А д о м а с. Не мешайте! (Молча работает.) Вообразите, что там, за дверью, стоят два гестаповца. Вот-вот они войдут и скажут: «Кончай, свинья».

Т е р е с е. Не смейте так шутить.

А д о м а с. Почему? Я хочу вас развеселить.

Т е р е с е. Там же люди идут на смерть…

А д о м а с. Не идут, их гонят.

Т е р е с е. Слышите, они поют псалом?..

А д о м а с. Заткните уши.

Т е р е с е. «Спаси меня от всех гонителей моих…»

А д о м а с (резко). Заткните уши!

Т е р е с е. А вы — страшный человек, Адомас. Скорпион. Кипите от злобы. Злобы на самого себя. Раньше всего — на себя. А злоба бесплодна.

А д о м а с. Мне нужна ваша улыбка, а не ваши дерзости.

Т е р е с е. Улыбка? Какая там улыбка… Вы бы меня пожалели. Не заставляли позировать, когда я места себе не нахожу.

А д о м а с. Кто вас неволит? Можете встать и уйти.

Т е р е с е. Могу.

А д о м а с. И могли не приходить, когда я вас позвал.

Т е р е с е. Могла.

А д о м а с (себе). Вот так… Отлично… (Тересе.) Вам же до смерти хочется пленять не только нас, грешных, но и наших потомков.

Т е р е с е. Чем?

А д о м а с. Своим портретом. А сейчас завлекаете меня своими слезами.

Т е р е с е. Ну, знаете! Какое самомнение! Вам я вовсе не хочу нравиться. Зачем? Мне вообще не до вас. Где Паулюс? Он давно должен был вернуться. Меня так это тревожит. С утра мучают дурные предчувствия…

А д о м а с (очень серьезно). Тересе…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Забытые пьесы 1920-1930-х годов
Забытые пьесы 1920-1930-х годов

Сборник продолжает проект, начатый монографией В. Гудковой «Рождение советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920–1930-х годов» (НЛО, 2008). Избраны драматические тексты, тематический и проблемный репертуар которых, с точки зрения составителя, наиболее репрезентативен для представления об историко-культурной и художественной ситуации упомянутого десятилетия. В пьесах запечатлены сломы ценностных ориентиров российского общества, приводящие к небывалым прежде коллизиям, новым сюжетам и новым героям. Часть пьес печатается впервые, часть пьес, изданных в 1920-е годы малым тиражом, републикуется. Сборник предваряет вступительная статья, рисующая положение дел в отечественной драматургии 1920–1930-х годов. Книга снабжена историко-реальным комментарием, а также содержит информацию об истории создания пьес, их редакциях и вариантах, первых театральных постановках и отзывах критиков, сведения о биографиях авторов.

Александр Данилович Поповский , Александр Иванович Завалишин , Василий Васильевич Шкваркин , Виолетта Владимировна Гудкова , Татьяна Александровна Майская

Драматургия
Соколы
Соколы

В новую книгу известного современного писателя включен его знаменитый роман «Тля», который после первой публикации произвел в советском обществе эффект разорвавшейся атомной бомбы. Совковые критики заклеймили роман, но время показало, что автор был глубоко прав. Он далеко смотрел вперед, и первым рассказал о том, как человеческая тля разъедает Россию, рассказал, к чему это может привести. Мы стали свидетелями, как сбылись все опасения дальновидного писателя. Тля сожрала великую державу со всеми потрохами.Во вторую часть книги вошли воспоминания о великих современниках писателя, с которыми ему посчастливилось дружить и тесно общаться долгие годы. Это рассказы о тех людях, которые строили великое государство, которыми всегда будет гордиться Россия. Тля исчезнет, а Соколы останутся навсегда.

Валерий Валерьевич Печейкин , Иван Михайлович Шевцов

Публицистика / Драматургия / Документальное