– Родился в Данциге, дата рождения неизвестна, родители – поляки, моряк, без образования… Впервые был арестован в четырнадцать лет во время забастовки портовых рабочих в Риге… Призван на службу в царский флот, осужден военным трибуналом за подрывную пропаганду, освобожден во время Октябрьской революции… Моряк русского Балтийского флота, участник Гражданской войны, член большевистской партии с тысяча девятьсот двадцать второго года, арестован ГПУ, затем НКВД и отправлен в ссылку как сознавшийся в совершении преступления, а именно в содействии конспирации троцкистско-бухаринского центра… –
Докладчик бросает украдкой взгляд по ту сторону стола и продолжает: – Совершив побег из лагеря в Воркуте, возвращается под фальшивым именем в Польшу… Во время войны служит на торпедном катере «Гдыня», который защищает Англию… Все с тем же фальшивым именем становится информатором люблинского революционного правительства… За исключительные военные заслуги дважды награжден… Идентифицирован и подвержен дисциплинарному наказанию… Документы, переданные нам непосредственно товарищем Хрущевым, доказывают, что обвинения НКВД были ложными и что его признание было получено под пытками.
Докладчик закрывает папку. Функционер, сидящий в центре стола – председатель, – окидывает взглядом членов комиссии:
– Есть предложение реабилитировать товарища Шабе. Возражения есть?
Молчание. Вопросов нет. Все внимательно смотрят куда-то вдаль, по ту сторону стола.
–
Товарищ Шабе вновь принят в Польскую объединенную рабочую партию, – объявляет председатель. – Все его административные и уголовные дела закрыты.
Председатель тоже смотрит туда, куда теперь устремили взгляды все, – по ту сторону стола, где стоит Шабе.
Он седой, худой как скелет, изможденное лицо выражает наглость и дерзость. С нарочитой медлительностью он кладет в рот сигарету, закуривает и выпускает дым прямо в сторону комиссии.
Юрек на большой скорости вел «фиат» по проселочной дороге. Контатти, сидевший рядом, отпил прямо из бутылки большой глоток водки.
– Счета хорошо проверил? – поинтересовался Юрек.
Прежде чем ответить, Контатти передал ему бутылку.
– Семь тысяч четыреста долларов, с задатками «помощникам», арендой дома, гостиницами, возмещением расходов, транспортом, арендой машины…
– Просто рекорд экономии. – Юрек отпил и возвратил ему бутылку.
– Еще бы! – восхитился Контатти. – Русские или американцы потратили бы на это миллион долларов!
– Да, но у нас-то ведь есть только уголь, только его производим мы, умирающие от голода поляки, не имеющие никакой ценной валюты. – Голос Юрека звучал глухо. – И как мы оправдаем эти расходы?
– Придумаем что-нибудь. Донесения несуществующих информаторов, которым пришлось платить наличными… И потом, видишь это? – Контатти указал товарищу на чемоданчик, лежащий у него на коленях. – Разве это не чудо? Мы ведь только что сэкономили полмиллиона долларов!
– Можешь выбросить их в окно.
С насмешливым видом Контатти опустил стекло и сделал вид, будто и в самом деле хочет бросить чемоданчик, но остановился:
– Так выбросить?
– Выброси!
Контатти вышвырнул чемоданчик в окно. Холодный ветер встрепал ему волосы.