Тайна Черной пирамиды

— Грустил говоришь? — удивился Владимир. Насколько он помнил, его покойный отец унынием не отличался.

— Да, барин, самое что ни на есть, грустил. Эта вам и Авдотья подтвердит.

Ключница замахала головой.

— По вам он грустил, молодой барин, — заговорила Авдотья. — Каждый день поминал вас; проказы ваши детские, игры разные и все говаривал: «Вот вернется Владимир, тогда и заживем», а вышло то оно, как! Не дождался он вас. — И старая ключница разрыдалась.

— Ну, полно, полно, Авдотья… — произнес Владимир. — Ладно, ступайте, о делах поговорим позже.

Управляющий и ключница поспешили удалиться. Мартин откупорил бутыль вина и наполнил фужеры.

— Ты все еще думаешь, что отец тебя не любил? — спросил испанец.

— Не знаю, — ответил Владимир, но отчего-то на сердце сразу стало так паршиво. — Знаешь, мне уже почему-то не хочется вина. Наверное, и в самом деле пойду, пройдусь и навещу могилу отца.

Испанец как-то странно посмотрел на Владимира, своими лукавыми, пьяными глазами и лишь усмехнулся.

— Конечно сходи, пройдись, и я думаю, что лучше это тебе стоит сделать одному, а потом приходи сюда, и мы вместе зальем пожар грусти этим чудесным… Фу, пакость… — Мартин небрежно поставил фужер на стол да так, что половина содержимого вылилась на белоснежную скатерть, — французское, терпеть не могу французское! И ведь этот perro viejo знает, что я не могу терпеть это французское пойло! Где он, где этот чертов управляющий? Ну, сейчас я ему задам!

— Только не убей его, — улыбнулся Владимир. — Он мне еще пригодится.

— Это, как выйдет, — пробурчал испанец и побрел на поиски управляющего, впрочем, шпагу он оставил лежать на диване. Владимир как-то с грустью посмотрел на нее, ведь она тоже являлась напоминанием о прошлом, а затем поднялся и направился к могиле отца.

* * *

Владимир нашел Авдотью и, взяв у нее масляный фонарь и ключи, направился в сад. На улице уже совсем стемнело, и лишь свет фонаря освещал Волкову дорогу через старый увядающий сад.

«А ведь когда-то летом здесь было так хорошо и свежо», — подумал Владимир.

Он вспомнил, как в детстве в тени этих высоких яблонь он прятался от испепеляющей жары, как он лежал на траве и смотрел в небо, мечтая о военной славе, а мать читала ему французские романы.

Владимир пошел дальше через увядающий сад, мимо деревьев с уже опавшими листьями, которые теперь желтые и сухие лежали по всему саду. Листву тоже отчего-то никто не убирал. Владимир прошел в конец сада и остановился у небольшого каменного строения — фамильного склепа рода Волковых. Старый проржавевший ключ, полученный от Авдотьи, он вставил в замочную скважину и повернул. Со скрипом отворились внушительного вида железные двери. Из склепа повеяло могильным холодом, но Владимир, держа фонарь перед собой, без страха вошел внутрь.

«Мертвых не стоит бояться, они уже никому не смогут причинить зла, — часто говаривал отец и добавлял: — Бояться стоит живых!..»

В склепе оказалось темно и сыро. Владимир прошел вглубь и остановился у надгробной стены с множеством запечатанных створок, на которых были указаны имена усопших. Освещая надписи масляным фонарем, Волков нашел могилу матери. Нежно, будто опасаясь, что буквы начнут осыпаться, он провел рукою по ее имени — «Катерина Максимовна Волкова» гласила надпись. Владимир отвел взгляд в сторону и прочел «Михаил Андреевич Волков». За этой створкой лежал его отец. Молодой дворянин прижал к плите руку и опустил голову.

Сотни мыслей витали в его сознании, каждая тянула в свою сторону и будто разрывала мозг, стараясь выпорхнуть наружу. Нужно что-то сказать, но Владимир не знал что. Возможно, следовало заплакать, но слез тоже не было.

— Любил ли ты меня, отец? — задал вопрос Волков могильной плите, но та с гордостью сохранила молчание.

В голове тут же всплыл образ отца: всегда серьезного, строго, но не властного. А потом будто по волшебству сознание припомнило слова Мартина и Авдотьи-ключницы.

— Наверное, все-таки да, — произнес Владимир. — Пусть и своей строгой любовью.

Волков помедлил, а потом произнес слова, которые старой наболевшей раной давно хранились у него в сердце:

— Но тогда почему же ты отослал меня в Париж после ранения?

Надгробная плита вновь сохранила молчание, лишь слова Волкова эхом разлетелись по склепу. Владимир помедлил, будто все еще дожидаясь ответа, и вдруг ответ сам родился в его голове:

— Потому-что ты все-таки любил меня, старик! — он улыбнулся. — Ты думал, что так для меня будет лучше и тем самым пытался искупить угрызения совести, мучившие тебя за полученное мной ранение… Всю жизнь ты боялся показать свои чувства, но ты любил меня, отец. — Владимир прижался лбом к надгробной плите и произнес. — Я не держу на тебя зла, отец, и если в чем-то ты и виноват передо мной, то я прощаю тебя за это. Прости же и ты меня, своего несносного мальчишку, поскольку и я люблю тебя, отец.

И отчего-то на душе сразу стало намного легче.

Глава 6. Плохая примета