И вновь зажегся экран дисплея. Вновь Книга ворвалась в его мысли. Вновь Безрученко послушно зашагал по лестнице. И вновь накатила новая морская волна. Она щедро обдала Воронова с ног до головы. Вновь этот камень преткновения. Весь сюжет тормозит. Действительно, ну как в башке тупого бизнесмена может зародиться мысль о какой-то там мистической библиотеке Дон Кихота? На слово «тупой» Безрученко, который продолжал подниматься по лестнице, словно по ленте бесконечного транспортера, обиженно оглянулся и посмотрел куда-то в сторону, будто в объектив камеры слежения, через которую, предположительно, и следил за своим героем автор, тот самый профессор Воронов, что стоял сейчас по колено в море в далекой Турции. Безрученко посмотрел на своего создателя с такой укоризной во взоре, с таким неподдельным гневом, что Воронову невольно стало стыдно за свои слова. Казалось, магнат хотел сказать: «Что же ты, сволочь, выпендриваешься, а? Я вот иду и иду. А ты прохлаждаешься. Я же не виноват, что у тебя у самого мозги плохо работают. Еще неизвестно, кто из нас двоих тупой. Не я затеял всю эту лабуду с Книгой, понял? Это ты вторгся в мой мир и лишил меня личной жизни. Вместо того чтобы взбираться по этой чертовой лестнице всю ночь и полдня, я бы поиграл с дочерью, с женой поговорил и залег бы спать у себя в кабинете на втором этаже, а вместо этого ты из меня какого-то робота сделал да еще оскорбляешь. Сволочь ты и есть сволочь. Все вы, писатели, такие. Ты что там нацарапал? Я, мол, показал дочери «козу», поцеловал жену, отпустил водителя и побрел наверх. Какую такую «козу» я дочери показал? Это ты так придумал, чтобы вообще хоть что-нибудь написать, захотел текстовое пространство заполнить. А я, между прочим, живой человек. Ты же не знаешь, может, у меня и дочки-то никакой нет, может, она дебил от рождения, может, у нее аутизм и до ее сознания никакой твоей «козой» не достучаться. Жена поэтому все дни напролет дома сидит, никуда не уходит. Ты же не знаешь, может, дочка – это наше проклятие, это наш «скелет в шкафу», семейная тайна, понимаешь, а для тебя, борзописца, так – росчерк пера, игра твоего сраного воображения».
И тут еще один большой вал накатил на берег, и профессора снова сбило с ног. Вода закрутила его, не давая подняться. Когда же он смог разлепить веки и увидеть мир в радуге брызг морской волны, то ему показалось, что где-то в его голове на экране вновь заработавшего дисплея соткалось пухлое лицо довольного Безрученко, мол, на, получи, сволочь, не все коту масленица, а то «козу» показал. Вот тебе, козел, твоя «коза». Толстой – тоже мне!
Профессор с большим трудом встал на ноги, но, несмотря на падение, из воды выходить не собирался, хотя жена и продолжала уговаривать его сделать это, держа Книгу в левой руке, словно маньяк-убийца острый столовый нож.
С Книгой надо было разобраться здесь, в воде, на нейтральной территории. Разобраться прямо сейчас. Он это чувствовал. Он чувствовал, что в их спор с Романом каким-то образом ввязалось и море. Оно сбивало его с ног, словно пытаясь снять корабль, севший на мель. Еще чуть-чуть – и тяжелое днище вновь повиснет в этой текучей среде, обретя крылья для полета, полета фантазии.
Море, миленькое, на тебя вся надежда, только ты можешь подсказать выход из тупика.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге, – начал, как школьник, цитировать профессор. Он произносил эти слова как заклинание, как молитву. Может, Пушкин поможет?
Паруса надулись, ветра полны: Громада двинулась и рассекает волны. Плывет.
А что, если на мысль о существовании библиотеки Дон Кихота магната наведет Сторожев, который через Стеллу свяжется с Безрученко и даст послушать последнему записи лекций Ляпишева? А Ляпишев, в свою очередь, был буквально одержим идеей существования некой Книги, которая вбирает в себя как все написанные, так и не написанные еще тексты и которая в определенные исторические периоды начинает, что называется, писаться вновь, выбирая для этой цели разных, порой не самых талантливых авторов, например Иоанна Богослова, четырех евангелистов, Сервантеса…
Известно, что ангел Гавриил явился в пещере, где молился Мухаммед, и стал душить его Книгой в виде свитка с огненными буквами, требуя, чтобы пророк прочитал священный текст, не зная даже элементарной грамоты. Так возник Коран.