Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

Стоило только кончику пера коснуться чистого листа бумаги, как слова черной прямой ленточкой сами стали ложиться на белоснежный лист. Воронову даже показалось, что это не его почерк. Слишком гладко уж все получалось. Скоро рука начала уставать. От напряжения заболела правая кисть. А слова все текли и текли. Текли потоком. Он вдруг почувствовал, что то, что он пишет, трогает его самого, трогает до глубины души. Про Друга Димку с бобинами запрещенных фильмов: «Зови! Зови всех, кого сможешь! Все! Все смотрим, Женя!», про Фею Розового Куста, про пятилетнего мальчика в Нефтегорске, про его молчаливый разговор с отцом… Про все, про все надо было написать: про Сашку Рычкова, про покойного друга папашу Шульца, про отца с матерью, про всех… Рука ныла, но водила и водила по бумаге тяжелым золотым пером, похожим на лопату. Стоп! Лопата! При чем здесь лопата?! Мурашки побежали по спине. Мозг прожгла странная догадка: он ничего не пишет, он копает, копает землю, роет туннель и все глубже и глубже уходит в самого себя. Его просто используют как могильщика. Он участвует в какой-то эксгумации: один за другим срывает пласты, пласты земли, пласты тайны, чтобы найти разгадку чьего-то очень большого греха… Может быть, и его собственного.

Напряжение дошло до предела. Слезы, настоящие, неподдельные, подступили к глазам, и комок сдавил горло.

«Это я за всех, за них, за тех, кто уже ничего никогда не сможет сказать, пишу сейчас, – мелькнуло в профессорской голове. – Ну, давай, давай, не подведи, рученька, не подведи, милая, чернил хватит, клади, клади свои бороздки на лист, клади, милая!»

Какая рученька! Что имелось в виду? Старый Montblanc или правая кисть? Не важно. В битве при Лепанто ему ведь тоже по ней, по руке, рубанули. Это чтобы не врал, чтобы в муках, в муках слова рождались. В битве при Лепанто повредили руку, и чью? Сервантеса.

Сначала одни сплошные неудачи. Поэмы, пьесы, пасторальные романы, которые никто не читал. И так долгие 25 лет. В 1595 году он все-таки получил свой первый бонус, первый гонорар, гонорар неудачника, до этого получившего тяжелую рану в бою. За какую-то поэму ему, Сервантесу, заплатили тремя серебряными ложками, а три года спустя его стихи, написанные на смерть Филиппа II, привлекли августейшее внимание. Правда, серебряных ложек в этот раз он не получил. Обошлись благодарностью. И все! Мучас грасьяс, сеньорес!

А ты пиши, пиши, рученька! Болью отдавайся во всем теле каждой буквой, и пиши, пиши, пиши, милая!

Среди открытого моря две галеры сцепляются на абордаж, напирают и теснят одна другую так, что солдатам приходится стоять на доске сходней шириной в два фута; прямо на них наведены неприятельские пушки; жерла их – на расстоянии копья; каждый неосторожный шаг – и все: ты падаешь в море и тебе никто, никто не сможет помочь. И, несмотря на все это, каждый в битве при Лепанто подставляет грудь под выстрел и устремляется по узкой доске на вражеский корабль. И лишь только один падает туда, откуда не встать ему до скончания века, как другой уже занимает его место. Один падает в волны, и новые, новые заменяют его. И не хватает времени даже заметить гибель товарищей своих. Вот чем отдается боль в руке его! Настает его, Сервантеса, очередь ступить на доску в два фута и сделать рывок навстречу собственной гибели. И он делает так, как должно, и бросает свое тело вперед. Еще мгновение – и его поглотит морская стихия. И нет твоего «Дон Кихота»: пэрдоне ла молестья, сеньорес! (простите за беспокойство).

Только волны сомкнутся над головой, а дальше – безмолвие и вечный покой, и немота, немота жуткая.

Но ему повредили тогда лишь руку. Почему? Ведь столько погибло в тот день! Книга! Во всем виновата лишь Она! Книга выбрала Его, Солдата-неудачника. Выбрала, разглядев на доске шириной в два фута, выбрала в самый разгар битвы. Может быть, с этой единственной целью Она и затеяла всю битву при Лепанто, которая и происходила, кстати сказать, на территории тогдашней Турции, бывшей Османской империи? Книга спасла Сервантеса, выбрав изуродованное в бою тело для осуществления своей грандиозной задачи – воплотиться, перейти из мира теней в мир реальный, невыдуманный, чтобы захватить его, подчинить себе, то есть Книге.

Книга зорко следила, как он рванулся по доске в два фута, когда пришла его очередь, как смело бросился в объятия смерти, и оценивала, холодно оценивала каждый его жест, каждый шаг, каждое движение. Всех других претендентов уже успела поглотить морская стихия. Книга выбирала своего будущего автора не среди литераторов, а среди героев, среди людей, живущих страстями, живущих настоящей, а не выдуманной жизнью. Ей, Книге, не важно было: умеет претендент писать или нет, Ей важно было: умеет ли он жить.

– Пиши, пиши, рученька! Пиши! Не подведи, милая! – почти кричал профессор, сидя на унитазе в ванной комнате в турецкой пятизвездочной гостинице.

Оксана вскочила, не понимая, что происходит, бросилась к двери в ванную, распахнула створку.

Муж рухнул на пол, ударился головой о кафель. На лбу выступила кровь…