Тайна двойного убийства

Иван Тодорович Тютюнник долго примеривался к тонкой ручке, казавшейся еще тоньше в большой огрубелой руке. Подписал приговор и засмеялся: "Ну, поскачут теперь прокуроры! Да ведь и зам объясняться придется, насколько я понимаю, да, Наталья Борисовна?”

Я поспешила успокоить Тютюнника и доктора Руссу, который тревожно поднял на меня глаза при словах товарища.

И подписала приговор последней.

Ближе к пяти меня опять стало одолевать волнение, скрыть его я не смогла, и доктор сочувственно полез в саквояж, где чего только не было, развернул свой походный лазарет и накапал мне, сосредоточенно считая, каких-то ужасно неаппетитных капель.

Осторожный Галкин стук в дверь возвестил, что все в сборе, пора выходить. И вот я уже слышу:

— Прошу встать, суд идет!

Мы выходим и остаемся стоять, потому что приговор провозглашается и выслушивается стоя.

Знак уважения к закону и правосудию.

Я успеваю заметить в зале Лидию Дмитриевну и радуюсь: болеет за меня коллега, приехала послушать приговор в субботу, в выходной день.

Надеваю бурые очки-колеса, и вот он звучит, наш приговор.

В зале тихо-тихо. Словно со стороны я слышу свой голос, который вздрогнул от напряжения, когда, наконец, прозвучало:

— Суд приговорил:

Сумина Юрия Васильевича за отсутствием в его действиях состава преступления оправдать, из-под стражи освободить.

И словно вздох пронесся по залу. Слабый шум, означавший конец напряжению. Под этот легкий, явно одобрительный гул заканчиваю чтение.

— Сумин, вам понятен приговор? Порядок обжалования понятен? — задаю обязательный вопрос, а Сумин Юра смотрит на меня отрешенно и непонимающе.

— Что? Что? — переспрашивает он, и я почему-то очень громко, словно глухому, повторяю ему:

— Приговор, говорю, понятен?

— Понятен, понятен, — торопливо кивает он, а я вижу, как он боится поверить в свободу и не решается выйти в дверь загородки, уже открытую улыбающимся конвоиром.

Дальнейшее остается за моей спиной, я спешу в совещательную комнату, где нужно оформить еще целый ворох бумаг, чтобы Сумина освободили немедленно.

Иван Тодорович Тютюнник послушно следует за мной, а доктор Руссу долго еще стоит, наблюдая, у двери.

Наконец он возвращается к нам и говорит удовлетворенно:

— Вот это я понимаю.

Подписав нужные документы, мы еще долго сидим в совещательной, потом переходим в мой кабинет и вместе с ожидавшей меня Лидией Дмитриевной пьем чай из расписанного розами огромного термоса доктора Руссу. Нам нужно, но не хочется расставаться. Много пережито и перечувствовано вместе, мы больше, чем просто знакомы. Мы — единомышленники.

И только когда раздается звонок и голосок моего сына рассыпается звоном, как серебряный колокольчик, в ответ на мое обещание скоро быть дома, народные заседатели нехотя поднимаются, понимая: пора.

Я с грустью гляжу им вслед и знаю, что не теряю, а приобрела настоящих друзей. Умных и добрых. Эти не дадут в обиду справедливость.

1990 г. Москва.

Ночь

Приговор она слушала равнодушно, словно все это к ней не относилось и не ей уготовано три года лишения свободы.

Судья положил перед собой белые листки, глянул поверх очков, съехавших на кончик узкого носа:

— Осужденная Углова, вам понятен приговор? Порядок обжалования понятен?

Она увидела в серых усталых глазах судьи нетерпение и выдавила:

— Понятен.

— Судебное заседание окончено, — с облегчением объявил судья, и все встали, задвигались, заспешили, бросая украдкой смущенные и любопытные взгляды за решетчатую деревянную загородку, где была другая жизнь и находилась она. Надежда Углова.

Конвоир, рослый молодой парень, молча открыл дверь загородки.

Надо идти.

Всего несколько часов шел суд, а как она устала! Голова горела и мышцы мозжило, словно после большой работы. Будто она оштукатурила стену огромного дома. Да в непогодь, да слишком густым был раствор…

Волоча ноги, как большая тряпичная кукла, двинулась к машине.

На улице шел дождь, значит, зима совсем кончилась. С этой мыслью толкнулась было привычная забота: детям нужно летнее. Толкнулась, но не задержалась. Она же лишена свободы!

Лишена свободы заботиться о своих детях, о летней одежде для них.

Ну а то еще каких же свобод она лишена?

С трудом поднялась в м. ашину, конвоир помог ей, бесцеремонно приподняв.