Тайна двойного убийства

В углу, у самой решетки, уже сидела и, закрыв ладонями лицо, рыдала Октябрина по камерной кличке Пилка. Ее возили на суд больше месяца. И каждый день она прихорашивалась, тщательно взбивала длинные и густые волосы, в которых, несмотря на Октябринины сорок пять, не было седины. А может, ее просто не было заметно в пепельной гриве. В камере Октябрина держалась особняком, заметно презирая подруг по несчастью. И ее не любили. А Пилкой прозвали потому, что она была единственной обладательницей крошечной с белой ручечкой пилки для ногтей. Неизвестно, как ей удалось пронести и сохранить этот запрещенный предмет, но вот как-то удалось. Ей завидовали, но, поди ж ты, не донесли. Маленькая пилка, как частичка другой, свободной жизни, существовала в камере следственного изолятора — так назывался казенный дом, где они теперь жили. Октябрина долго ждала, потом ездила в суд, возвращаясь то возбужденно-радостной, то подавленной. Но не плакала, крепилась. А сейчас рыдала в углу машины. У нее сегодня тоже был приговор.

Надежда молча села напротив.

Спрашивать Октябрину, сколько ей дали, не было ни сил, ни желания. Хватит своей беды. Железная дверь с лязгом захлопнулась. Парни-конвоиры закурили дешевые сигареты, удушливый дым пошел к ним, женщинам с новым названием — осужденные.

Октябрина вскоре затихла, и по дороге они молчали, а в камере, едва переступив порог, Октябрина отчаянно вскрикнула:

— Десять!

И опять зарыдала.

Ее бросились утешать, и на Надю никто не обратил внимания. Она прошла к своему месту, села, бессильно уронив руки. Усталость не проходила, ей мучительно хотелось спать. Еще в машине стала одолевать частая зевота, скулы сводило судорогой от безудержных позывов.

Скорей бы наступила ночь, может, сегодня эта усталость поможет забыться, уснуть, спрятаться во временное небытие.

Октябрина, всхлипывая, рассказывала про суд, ее торопливо расспрашивали и в этом жадном интересе ясно слышалась не столько жалость к товарке, сколько озабоченность своей судьбой, тревога и страх, скрываемый всеми по-разному, а то и совершенно откровенный.

Беда Октябрины не тронула Надежду. Пусть. Сама виновата. В тесной камере тайны не скроешь, все они знали о том, почёму содержатся здесь. Октябрина — Пилка была начальницей на строительстве. Машину свою имела. "Волгу”, не просто так.

От мужа откупилась "Жигулями” и связалась с начальником управления-подрядчика. Он-то и подвел ее под монастырь. Приписки, фиктивные наряды, мертвые души и вот теперь тюремные нары. И любовничек этажом ниже, в другом крыле здания. Пожили, повеселились. Пусть. Ей бы, Октябрине, хоть один прожитый Надей год, хоть один, или, например, только зиму, когда Веруня стала калекой и приходилось, уходя на работу, оставлять ее в комнате барака привязанной на широком топчане, как собачонку. И оставлять ей молоко в бутылках со старыми, вздутыми сосками, а в миске еду…

Какими нескончаемыми были стены холодных квартир, которые она штукатурила! Она швыряла на эти враждебные стены плохо замешанный раствор, яростно терла их мастерком и гнала, гнала время: ну же, ну, иди быстрей, беги, беспощадное время, скорей отпусти меня к дочке-калеке, привязанной к топчану, чтобы не упала, не замерзла на холодном полу…

Октябрина, ты думаешь, этого не было? Было! Весь ужас в том, что было! Но тогда ты ездила в своей собственной "Волге", крала копейки у таких, как она, штукатуров, и не хотела знать, как нужны им эти копейки. Большая скорость была у твоей, Октябрина, "Волги”. Мимо проносились чужие печали. Рыдай теперь, камерная Пилка, оплакивай роскошную жизнь…

— А Кислису, Кислису сколько? — выспрашивала при-блатненная Ирка. Кислис — это был любовник Пилки. Тот, соблазнитель.

— Тоже десятка, — удовлетворенно отвечала женщина, — пусть нары полирует, гад.

Удивительно быстро слетела с Октябрины позолота. И вот она уже с Иркой на равных, а Ирка — блатная, воровка она, эта Ирка. И на свободе Октябрина ею бы побрезговала. Здесь же рада участию, и слова сыскала новые, из предстоящей своей жизни.

В Октябрине уже проснулась злоба, воспаленно заблестели глаза, руки нервно подергивались.

— Не буду я столько сидеть, — возбужденно говорила она, — папа дойдет до Москвы. Деньги есть. Витька, молодец, успел снять с книжки в самый последний миг. Пятьдесят лимонов не успели менты загрести!

Пилка победно оглянулась и не сразу поняла свою ошибку: не надо было говорить о деньгах. Они здесь были на равных, эти женщины, и на воле ничего не имели. Богатство Пилки погасило сочувствие, но она этого пока не заметила.

— Витька адвоката возьмет. Московского, пробивного. Вот увидите, скостят половину, а там и амнистия будет, у меня орден есть, а награжденных всех под амнистию, Витька сказал…

— Рогач твой Витька! — прервала Октябрину Ирка и хохотнула. — Рогач он, и ты на него не надейся. Он твои денежки тю-тю! Молодым под хвост пустит! А ты выйдешь старуха. Кому ты нужна будешь?

Октябрина растерянно замолчала.

— Ну что ты? — вступилась за Пилку добрая толстая Шура. — Зачем травишь бабу, ей и так тяжко!