"… вычистил. Надо быть бдительнее, нас опорочить легко. Доброе имя восстановить труднее… Пишите, пишите!” — зазвучал в кабинете голос Гусенкова, искаженный записью. Опять зашипела пленка, прокручиваясь вхолостую. Потом послышалось шуршание бумаги, и другой голос произнес отчетливо и громко: "Слонимский!” Откровенно изумленным был возглас, и едва он прозвучал, опять раздался щелчок клавиши, взвизгнула, перематываясь, пленка, и вновь заговорил Гусенков: "…труднее… Пишите, пишите…” Пауза. Бумажный шелест… и вот: "Слонимский?!”
— Стоп! Хватит. Значит, все же Слонимский? — Ответа не последовало, видимо, он и не был нужен.
— Слонимский так Слонимский. Пусть на себя пеняет. Вот и покажи свои возможности, предоставляется случай. Давай свой второй вариант…
Две головы склонились над белым листком, и вскоре, смятый, он сгорел в большой хрустальной пепельнице.
Слонимский
Евгений Васильевич Слонимский исподтишка оглядывал место, где оказался нежданно-негаданно.
Осторожность и опыт подсказывали юристу: лучше всего сейчас переждать, раз уж так случилось, и не показывать, что сознание и ясность мысли вернулись к нему полностью. Или почти полностью — критически оценить свое состояние, конечно же, он не мог.
Однако осторожность не помешает, и Слонимский из-под полуприкрытых век тихонько оглядывал палату.
Через единственное окно — значит, палата маленькая — он отчетливо видел неподвижные верхушки деревьев. Это второй-третий этаж. Лицом к окну — дверь не видна. Кровать вплотную к желтоватой крашеной стене, тумбочка у изголовья. Скосив глаза, рассмотрел еще одну кровать. Она была занята, но кем — увидеть не удалось. Дыбилась на кровати груда сероватого белья, прикрывавшая Жеки-ного соседа. По этой горе можно было определить лишь, что сосед был грузным и в тяжелом состоянии — свистящие хрипы перемежались со стонами, и тяжелое дыхание шевелило застиранные простыни. Возле кровати соседа стояла капельница, напоминавшая прялку, и по прозрачной трубочке медленно скатывались коричневатые капли. Слонимский понаблюдал за каплями и поежился от возникшего чувства брезгливости, страха и неотвратимости. Что-то должно случиться еще. Должно! С ним. И страшное.
Всплыло в памяти удивленное лицо Ирины, оседавшей на пол так же медленно, как эти капли в прозрачной трубочке. Не было на лице страха, боли, только удивление. Почему, ну почему он не сдержался? Возьми он себя в руки, возможно, ничего бы не случилось.
Воспоминания вызвали боль в сердце, заломило затылок, и Жека закрыл глаза, отгоняя неприятные картины. В конце концов, ничего не вернешь, надо выпутываться самому — вот главное.
Он принялся — в который уж раз — прокручивать в уме все возможные варианты и отбрасывал их один за другим.
Сосед то хрипел сильнее, то почти замирал, была какая-то странная ритмичность в этих звуках, которые вначале пугали, а потом стали убаюкивающе действовать на Евгения Васильевича.
Чуть скрипнула дверь, но Слонимский не решился повернуть голову, и только чуть приоткрыл веки, сделав по возможности бессмысленным взгляд. Рослый, в халате и шапочке, с закрытым марлевой маской лицом врач, бесшумно ступая, подошел к койке соседа, коснулся трубочки капельницы, поправил простыни, подтянув их вверх, и Евгений Васильевич удивился: лицо больного оказалось прикрытым, как у покойника.
"Умер?!” — подумал он, но с кровати послышался новый хрип, а врач уже подходил к Слонимскому, и тот поспешно зажмурил веки, оставив узкую щелочку, через которую видны были лишь часть коротковатого халата да белые джинсы.
Горячая рука коснулась лба Слонимского, и он застонал, не поднимая век.
Звякнул металл, руку юриста обожгло мгновенной острой болью. Потом Евгения Васильевича стало мягко качать, он хотел глянуть, что случилось с кроватью, но веки не поднимались, а раскачивало его все сильнее, пока не завертело с огромной силой по стенам большой черной трубы, в конце которой виднелся яркий круг света, и Слонимский устремился к нему, так ничего и не понимая.
СЛЕДСТВИЕ
Глава 7
Телефонный звонок поднял меня из-за машинки. Я глянула на часы — четверть восьмого — ого! — и бросилась к телефону, настойчиво трезвонившему на моем столе.
Первой мыслью было — Игорь! Желание поскорее закончить дело об убийстве несчастной Василины, освободиться для новой работы как-то само собой заставило забыть о времени, об обещании, данном Игорю, да и себе тоже. Ничего, объясню. Игорь поймет.
Звонил не Игорь. Необычно взволнованный голос Антона Волны стегнул, как бич, отбросив сразу все на свете:
— Беда! Наташа, беда! Умер Слонимский!
— Антон, это, конечно, несчастье, но… — начала было я. Капитан нетерпеливо перебил:
— Слонимский умер в больнице весьма странно. На руке — следы инъекции, которую ему не назначали. Ты понимаешь? Инъекции! Телефонограмма была начальнику угрозыска, я оказался у него случайно. В больницу поехал майор Мастырин. Давай и ты туда же, Наташа, спеши. Вскрытие будет делать больничный патологоанатом, а ты Шамиля возьми, я его сейчас отыщу. Назначай экспертизу, и чтоб обязательно Шамиль.