Тайна двойного убийства

Внизу, чуть подальше подъезда, действительно ожидала машина — синие "Жигули” девятой модели. "Как у нашего юриста”, — подумал Гусенков. Однако номера были совсем другие. За рулем сидел второй милицейский офицер и даже головы не повернул, пока они усаживались на заднем сиденье. Дверца тихо прикрылась, и они поехали. Гусенков находился за спиной широкоплечего водителя, дорогу видел плохо, вплотную к нему прижимался сосед, и Владимира Ивановича впервые царапнуло беспокойство: документы не видел, фамилии не спросил, куда везут, не знает. Заворожила милицейская форма, а надо бы поосторожнее. В какую такую милицию его везут? Вот и машина тоже… гражданская. И молчат оба эти… офицера. Он покосился на погоны соседа и робко спросил:

— Простите, товарищ майор, куда мы едем?

— Сиди, приятель, — ответил майор совсем не так вежливо, как в квартире, — сиди, не рыпайся. Едем куда надо. Приедем — увидишь.

Откровенная развязность сквозила в словах и никак не вязалась с корректностью при встрече. Гусенков всполошился:

— Позвольте, позвольте… Я добровольно согласился, так рано… А вы как со мной говорите! — и как мог строго закончил: — Разрешите ваши документы.

Он отшатнулся, едва не ударившись головой о стекло, потому что майор неожиданно резко выбросил к самому лицу Гусенкова сжатый кулак:

— Видал документ? — и засмеялся.

— Остановите машину! — тонко закричал Владимир Иванович. — Я на вас буду жаловаться! Безобразие! — он схватил за плечо водителя, но тот, не оборачиваясь, дернул плечом, сбрасывая руку, и тотчас железные клещи пальцев соседа сомкнулись на слабых руках Гусенкова.

— Ти-и-хо! — прошипел майор, легко удерживая Гусенкова одной рукой. Другая рука майора пошарила где-то сбоку и вынырнула с мелодичным звяканьем. Несколько ловких движений, и Владимир Иванович с изумлением и ужасом увидел, что его запястья прочно охватили кольца наручников.

'— Ти-и-хо! — повторил майор, и под этот злобный шип Гусенков вжался в сиденье. Происходившее не укладывалось в сознании, стали казаться нереальными, призрачными и фигуры двух офицеров, и эта голубая машина, мчавшаяся неизвестно куда в наступающем сером рассвете. Только сердце колотилось у горла, мешая дышать, и Гусенков широко открывал рот, пытаясь ухватить редкий воздух.

Тяжело придавив его, сосед потянулся к ручке, приоткрыл стекло, в машину ворвался утренний свежий ветер, подняв дыбом редкие серые волосы на голове Гусенкова.

Глянув, майор засмеялся:

— Волосы дыбом, зубы торчком… не дрейфь, приятель, будешь покладистым, все обойдется. А нет — пеняй на себя. Мы люди серьезные.

Еще какое-то время ехали молча, Гусенков, косясь в окно, видел, что миновали город, и машина двигалась уже по загородному шоссе, довольно пустынному. Встретились за все это время две-три машины и разминулись на большой скорости. Потом водитель резко затормозил, сказал: "Выйдем”, и они вышли с майором, чуть отошли от машины, стали говорить о чем-то и, видно, договорились быстро. Молча сели в машину, и она свернула в ближай-ший проселок, немного проскакала по разбитой дороге и остановилась.

— Давай здесь, — сказал водитель и вышел.

Гусенков похолодел. Что? Что собираются сделать с ним эти люди? Что им нужно? Господи, он согласен на все, на все, без всяких уговоров, лишь бы вернуться домой, лишь бы кончился этот ужас и перестали сжимать руки страшные браслеты! На все согласен! Но что им нужно? Деньги? Он вспомнил рассказы о похищениях, что ж, все было похоже. Но разве такие им нужны деньги, что он имел? Ради таких денег не станут серьезные люди огород городить. Так что им нужно?! Господи! Как долго молчит майор! Скорей бы! Скорей! Хуже всего — неизвестность.

А майор, видимо, знал, что делал. Молчал, поглядывал на Гусенкова, усмехался. Держал паузу. Ждал, пока страх совсем не доконает беднягу. Решил, наконец, что пора.

— Что ты сказал Ермакову?

— Но ведь есть протокол… — начал Гусенков, и тут же согнулся от удара в живот.

Удар был умелый, боли вначале не было, только удушье, а нестерпимая боль появилась потом, когда удалось вздохнуть. Из враз покрасневших глаз покатились слезы, и, едва пришли дыхание и боль, Гусенков закричал — отчаянно, страшно. Широкая лапа плюхнулась на тонкие губы, и Владимир Иванович совсем замер от ужаса: крик превратился в мычание.

— Сказал же — тихо, — совсем миролюбиво произнес майор, — экий ты нетерпеливый, приятель. Сам виноват. Теперь слушай меня и молчи. Я кончу — ты заговоришь. Без выкрутасов и как перед Господом Богом. Понял?

Гусенков кивнул, судорожно сглатывая поднимавшуюся горькую слюну.

— Ты расскажешь, что наплел Ермакову без протокола. Понял? По протоколу я знаю, не утруждайся. Потом расскажешь, кто тебе привез те сапоги. Расскажешь — и тут же забудешь. Выслушаешь меня, хорошенько запомнишь. А утром — в прокуратуру, бегом. К Тайгиной, там следовательша есть такая. Наталья Борисовна. Вот ей и повторишь, что я велю. Понял? Договорились?

— Слов не было, и Г усенков только молча кивнул. В машине, на обратном пути, когда вернулась способность соображать, Владимир Иванович робко спросил майора: