Тайна двойного убийства

— Давление? — перебила я свидетеля. — Ермаков оказывал давление?

— Ну… как это назвать… я подумал, давление…

— В чем выражалось оно, давление-то? — переспросила я.

За последнее время частенько приходилось нам сталкиваться с этим словом. Показал уголовный кодекс — давление. Предъявил заключение экспертизы, привел доказательства — опять же давление. Термин такой появился — психологическое давление. Всегда называлось в прессе — поединок, теперь — давление. Ладно, посмотрим, как он без давления. Что скажет?

— Надеюсь, я не оказываю давление? И вы скажете правду? Но я, это по закону положено, вынуждена предупредить вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Это не давление — закон. Распишитесь, пожалуйста.

Гусенков поставил на бланке мелкую длинную подпись и опять опустил подбородок на стол, покачивая где-то внизу руками.

— Послушайте, — меня смущала и раздражала поза свидетеля, — не могли бы вы сесть как положено, прямо? Неудобно как-то… И давайте приступим к рассказу.

— Извините, извините, — Гусенков выпрямился, поджал тонкие губы и глянул недружелюбно, — конечно, приступим.

— Вот. Так-то лучше, — заметила я и задала вопрос.

— Почему вы пришли сегодня ко мне?

— Мне рекомендовали…

— Кто? — быстро спросила я и тут же вспомнила слова Антона.

’’Ждите сюрпризов”, — сказал он. Не первый ли это сюрприз? Кто рекомендовал меня Гусенкову, если только вчера мне поручили это’дело и я еще ничего почти по нему не сделала? Опять утечка информации?

Гусенков понял, что прокололся, метнулись глаза, узкое лицо отвернулось в сторону, открыв странный серпообразный профиль.

— Ну, я не помню, сказали… — начал он неуверенно, а закончил твердо: — Люди сказали, не помню кто. Иди, говорят, к Тайгиной, то есть к вам.

Ну что, настаивать?

Сказал — не помню. Давление оказывать? Чем надавить-то? Нечем. "Не помню" — лучшее из уверток. Вот не помню и все. Ладно. Потом, может, вспомнит.

— Итак?

— В общем, неправду я Ермакову сказал. Сапожки мне привез Слонимский. Он. Сказал, продам — прибыль на двоих. Я соблазнился. Ермакову сказал, что незнакомый экспедитор привез. Обманул… — Гусенков вполне искренне вздохнул и потом спохватился: — Да-а, я ведь записочку ему подал, намекнул, что Слонимский причастен. Правда, сказал, что только звонил он… А на самом деле — он привез. Не велел, конечно, распространяться. Я и молчал. Поддыхову даже не сказал. И вот — Ермакову.

— А теперь почему решились?

— Подумал-подумал — все равно узнаете. Не я — сам Слонимский выдаст. Вляпался в дерьмо, — ох, извините, — он прикрыл ладошкой рот, — выбираюсь вот, раз вляпался.

Гусенков опять оглянулся на дверь, замолчал.

Интересно, он что, не знает о смерти Слонимского?

Я принялась расспрашивать его о кооперативе, о работе, о семье, наконец. Отвечал односложно, без интереса.

Что ж, Гусенкову можно бы и поверить… Тревожила осведомленность о моем участии в расследовании, да еще это утверждение: давил на него Ермаков. Ерунда какая. И еще: сбывалось предсказание Антона. К делу притягивался потуже покойник Слонимский, но Гусенков говорил о нем, как о живом.

Допрос подходил к концу, когда позвонил Ермаков.

— Наташа, я поднял дело Шапиро. Значит, так. Шапиро осужден на шесть лет. Среди прочих краж — наркотики из 47-й аптеки. По списку похищенного проходит и тот, что у Росиной. Морбитала нет, не крал. В суд наркотики как вещдок не доставлялись, акта об уничтожении их нет.

Судья разводит руками — просмотрел, выдал звонок в милицию, там выясняют.

Так я еду к тебе? — закончил он.

Гусенков внимательно прочел протокол, расписался. Интересная у него подпись — словно мелкие птичьи следочки.

Я принялась обдумывать ситуацию, решила, что с Гусенковым стоит познакомиться ближе, допросить женщин, которых он выделил для торговли сапожками, и вообще. Вот придет Толя, решим, как поступить.

В дверь мою постучали, и вошла странная пара.

Молодой парень в светлом костюме, с усиками под крупным с горбинкой носом предупредительно впустил в кабинет и, не спрашивая разрешения, усадил на стул заплаканную старушку, одетую в черное и с черным же платочком в руке.

— Тайгина? — строго спросил он. — Тогда мы к вам. — Это что же делается? Человек умер, но никто не отвечает не только за его смерть, но и за его имущество?

— О чем вы? — спросила я. — Представьтесь, пожалуйста.

— Я племянник Слонимского, — с достоинством ответил парень, — а это тетушка. Мы единственные наследники. Нам хоронить умершего, расходы нести. Мы хотели бы, чтобы наши интересы тоже были под защитой закона.

— Кто нарушил ваши интересы?

— Откуда нам знать? В гараже нет машины Евгения Васильевича. "Жигули” девятой модели. Цвет синий. Сегодня я увидел машину в городе и с другими номерами. Это фокус некрасивый, прошу разобраться.

Действительно, фокус некрасивый. Почему машина Слонимского гуляет по городу с другими номерами, хотя хозяин лежит в покойницкой?

Разбираться надо, тут прав усатый посетитель, который между тем продолжал:

— У меня доверенность есть на машину, дядя Жека мне доверял.

— Вы не могли обознаться?