Эвелин так грохнула чайником об стол, что из носика на клеенку брызнула струйка.
– Прекрати, Джоан! Сейчас 1979 год, а не 1929-й. Кому какое дело до разговоров соседей? Я не совершила ничего незаконного. У меня будет ребенок, как у миллионов других женщин.
– Вот заработаешь на собственный дом, тогда и плюй на мнение соседей, а пока живешь под моей крышей, изволь проявлять уважение.
– Я думал, дом принадлежит всем троим… – не сдержался Тед.
Эвелин покачала головой, давая ему понять, что лучше не продолжать. Он был, конечно, прав, но в ссоре не было бы толку. Больше всего Эвелин хотелось тишины и мира, она была на все готова, лишь бы сестра угомонилась.
– Послушай, Джоан, – заговорила она миролюбиво, – знаю, это нелегко принять. Я сама этого не хотела…
– Надо было думать, прежде чем раздвигать ноги, – пробурчала Джоан.
Эвелин набрала в легкие побольше воздуха, решив не реагировать.
– Ситуация такая, какая есть, так почему бы нам всем не поладить? Нет никакого смысла все время ругаться. Давайте извлекать из ситуации пользу. Со временем тебе могут даже понравиться шаги маленьких ножек по всему дому.
Когда эти слова уже сорвались с ее уст, Эвелин вспомнила полные фарфоровых безделушек стеклянные шкафы, ценные книги, к которым отец никогда не разрешал прикасаться, не говоря о том, чтобы их читать. Насколько она успела увидеть, Джоан не поменяла в доме буквально ничего. Он так и остался самым враждебным для любого ребенка местом.
Тем не менее она находилась именно здесь. Можно было мало-помалу самой кое-что изменить, внедрить новый образ жизни. Денег у нее не было, но вдруг получится уговорить Джоан на какие-то усовершенствования, которые осовременят дом. Это могло бы даже доставить удовольствие.
– Изволь уважать то, как я живу, – сказала Джоан, – поменьше попадайся на глаза, и все пойдет как по маслу. – И она вернулась к разгадыванию кроссворда.
Эвелин переглянулась с Тедом и закатила глаза. Тед едва заметно покачал головой, давая понять, что все понимает. До сегодняшнего дня у Эвелин теплилась надежда, что Джоан изменилась, что они каким-то образом сумеют сосуществовать, пока не сложатся отношения, при которых они смогут нормально уживаться. Но, приехав сюда, она убедилась, что это была пустая мечта. Джоан осталась такой же, какой была всегда, и Эвелин ничего не могла сделать, чтобы сестра стала хоть чуть теплее и научилась сопереживать. Тем не менее она решила не оставлять попыток, потому что ничего другого ей не оставалось.
Тед так смотрел на Джоан, будто был готов в любой момент вступиться за Эвелин, и та была благодарна ему за моральную поддержку. Она не одна – это уже немало.
– Что ж, начинаем заносить мои вещи? – обратилась она к нему. – Я поселюсь в своей прежней комнате, Джоан? – спросила она, хотя заранее знала ответ.
Джоан с досадой хмыкнула.
– Не знаю, где еще ты могла бы спать.
– Вот и хорошо, – отозвалась Эвелин со всем доступным ей спокойствием.
Вот она и дома. Последних десяти лет как не бывало.
22
Стоя на противоположном тротуаре, Пип глазела на дом Маунткаслов. У нее за спиной разбивались о берег волны, галдели чайки, ветер уносил вдаль их жалобные крики. Найти дом не составило труда. Джез описал его так подробно, что Пип безошибочно его опознала. Теперь дом казался ей смутно знакомым. Наверняка она пробегала мимо него в детстве, пугая себя всяческими ужасами из россказней о живших здесь женщинах; теперь ее воображение разожгли зловещие истории, услышанные от Джеза.
Ныне дом выглядел убогим, заброшенным. С рам облезла краска, оконных стекол, похоже, много лет не касалась тряпка. Состояние обветшания было таким, что дом вполне можно было бы счесть нежилым, если бы не свет в одном окне на втором этаже. Там кто-то был. Но кто?
Джез не мог вспомнить, с которой из сестер произошел смертельный несчастный случай; Пип искренне надеялась, что с Джоан. Желать одной из сестер гибели было бесчеловечно, но с каждой прочитанной ею дневниковой записью она проникалась все большей симпатией к жизнерадостной, положительной Эвелин. Впрочем, состояние дома заставляло сомневаться, что в нем живет Эвелин из дневника.
Пип гадала, что за события могли вызвать такой крах. Возможно, она не выдержала тоскливое существование в этой ловушке и невозможность вернуться к прежней жизни. В этом содержался урок, но Пип не хотелось в него углубляться. Она твердила себе, что находится в совершенно другой ситуации. В отличие от Эвелин она не в ловушке, у нее есть деньги, есть любимая работа, к которой она вернется, когда более-менее воспрянет духом. В Саутволде она временно, вот придет в себя – и… Эвелин, возможно, прожила здесь все эти десятилетия, но это вовсе не значит, что и Пип ждет та же судьба. Тогда откуда у нее это близкое к отчаянию настроение?
Она отбросила мысль, что тоже может увязнуть в трясине. Чтобы не думать о плохом, Пип заставила себя мысленно вернуться к дому через дорогу и к причине, по которой она его разыскала. Был только один способ узнать, жива ли Эвелин Маунткасл и что с ней приключилось: постучать в дверь.