Тайна Эвелин

Эвелин доковыляла до кухни, чтобы заварить себе чаю. То, что она пленилась гостьей, объяснялось другой причиной, думала она, садясь за стол и грея руки о горячую чашку. Филиппа Роз хотела совершенно не того, чего от нее ждали. Ее призвание не совпадало с представлением родителей о ее будущей жизни, что и порождало домашние раздоры.

Все это было Эвелин хорошо знакомо. Питер и Джоан охотно остались в душной коробке, сколоченной для них родителями, в отличие от Эвелин. Для нее скучная офисная работа была сродни тюремному приговору. Держать ее в Саутволде было все равно что запереть в доме на колесах и поставить этот дом так, чтобы из окон была видна дорога к свободе. При каждом включении телевизора она видела на экране актрис, делавших то, чего так хотелось ей самой, но чтобы повторить их путь, она должна была бросить вызов родителям, сбежать от них. В этом между Эвелин и ее гостьей существовало сильное сходство.

Но на этом их сходство не заканчивалось. Обе не только стремились вырваться и пойти собственным путем. Эвелин еще не нашла ответа, в чем заключается их родство, но остро его чувствовала. В прошлом Филиппы Роз было нечто, не соответствовавшее той истории, которую та успела поведать. Что-то мрачное. Если нет, то зачем ей здесь томиться, зачем киснуть в благотворительной лавке – ей, лондонскому барристеру? Что-то принудило ее вернуться домой. Она упомянула обоих родителей, значит, речь не шла о недавней тяжелой утрате, но Эвелин поспорила бы, что у бедняжки лежит на душе тяжелый камень. Глаза Пип ее выдавали. Примерно то же самое Эвелин видела в собственном взгляде, когда смотрелась в зеркало.

Потому она и предложила молодой женщине прийти еще раз: ей хотелось докопаться до сути ее истории, и она чувствовала, что при правильном подходе Филиппа Роз ей откроется. Эвелин считала даже, что сможет ей помочь.

Впрочем, это была рискованная стратегия. Дневник она прочла, это ясно как божий день, иначе зачем было изобретать всю эту чепуху о жажде узнать об актерском прошлом Эвелин? Нет, нашей Филиппе Роз подавай развернутую историю. В этом ее цель.

Эвелин открыла дневник, полистала и нашла запись от среды тридцатого ноября. Делая эту запись, она, конечно, рисковала, но совсем немного. В конце концов, кто мог прочесть ее дневник? Было крайне маловероятно, что в него заглянет еще кто-то, помимо нее, до ее смерти, а после это будет уже неважно.

А потом Николас взялся вычищать ее авгиевы конюшни. Эвелин со вздохом закатила глаза. Племянник хотел как лучше, не подозревая, как может навредить. Сработал закон подлости: он отвез в благотворительную лавку именно этот дневник. Что ему стоило выбрать любой другой? Читая дневник за тысяча девятьсот семьдесят девятый год, кто-нибудь мог бы сильно удивиться, но опасности, которые таит продюсерский кабинет, вряд ли кого-то шокировали бы. Ее невзгоды удостоились бы пары строчек в местной газете, не более того. Совершенно другое дело – дневник тысяча девятьсот восемьдесят третьего года…

Не лучше ли Эвелин махнуть на все это рукой? Дневник вернулся к ней, если его уничтожить, то против нее не останется улик, если считать, что Филиппа Роз его не скопировала. Она юрист и могла бы так поступить, но Эвелин сильно в этом сомневалась. Гостья постучалась к ней не с целью разгребать грязь, в этом Эвелин была уверена. Ее привело любопытство, а теперь она сама заинтересовала Эвелин.

Но действовать нужно осторожно, мысленно оговорилась она. Лучше сосредоточиться на причинах возвращения Филиппы Роз в Саутволд, не касаясь своей собственной истории. Сначала разобраться с ней, а уж потом, с выигрышной позиции, оценить свои риски.

Буду звать ее «Пип», решила Эвелин. Это имя подходило ей гораздо лучше, чем «Роз».

35

Вернувшись на ферму, Пип застала за кухонным столом Джеза, спрятавшего лицо в ладонях. Над ним стояла ее мать, она не гладила парня по спине, но явно была к этому близка. Мать явно испытывала смущение: хоть она и знала Джеза еще мальчишкой, теперь, когда он стал взрослым мужчиной, ей было неудобно над ним хлопотать.

При появлении Пип Джез не шелохнулся. Мать подняла глаза и при виде дочери испытала заметное облегчение.

– Гляди-как, вот и Пип, – проговорила она излишне жизнерадостно. – Джез узнал дурные вести, вот и грустит. – Она нахмурилась и покачала головой. Пип тоже свела брови на переносице. Мать показала ей свой левый безымянный палец и полоснула себе по горлу ребром ладони. Такого Пип ждала от нее меньше всего и с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Если она правильно поняла, с помолвкой Джеза и самоуверенной Терезой было покончено.

Пип вскинула брови, мать состроила новую гримасу и пожала плечами. Пип выдвинула табурет и подсела к Джезу. Ее матери было неудобно его расспрашивать, но Пип не испытывала стеснения.

Она дотронулась до руки друга и легонько ее стиснула.

– Ты как, приятель? – ласково спросила Пип.

Вместо ответа Джез тяжело вздохнул и горестно опустил плечи. Пип покосилась на мать и кивком указала ей на дверь. Мать с облегчением кивнула и вышла.