Тайна исповеди

Так прошла ночь. А там настало и утро взрослой жизни, теплое, южное, густое. Славка упал на старые ватники в сарае и там спал, пуская слюни. Через год его убило в шахте. Еще лет через сорок я прилетел на похороны отца. Зинка, та самая, тоже помятая и побитая жизнью, как я, неформально, с чувством всплакнула у гроба. На ней была какая-то богатая пушистая шуба, примерно песец, производящая легкое порнографическое впечатление, — это вот срамное юное оволосение, прикрывающее самое (для нас в детстве) интересное! С чего вдруг ей так пускать слезу? Всего лишь соседка моего старика.

— Молодец, приехала. Издалека. Уважила человека! — сказала мне бабушка из соседнего подъезда. — Все-таки они столько лет жили…

— В смысле — жили в одном подъезде?

— Подъезд тут ни при чем. Что ж ты про подъезд. Пока она в школе училась, так они скрывались. А после стали открыто жить.

— Что ж я не знал?

— Ну, сперва тебе не хотели говорить, а после ты уехал, тебе уж стало не до нас тут всех.

Так, значит, я в ту ночь спас, ну, спасал жизнь не кому-то, незнакомцу, но — своему отцу. Вот оно что! Всё было очень просто. И — справедливо. У всех праздник, а я дежурил по выпускному. На пост меня определила классная. Я выполнил свой долг, не понимая, в чем он состоит. Спасал человеку жизнь, скучая и думая, что попусту теряю время, когда мог бы провести его весело. Так часто бывает в жизни, кстати.

Вот от кого мне передалась бляцкая жилка, значит. Не от проезжего молодца, а от родного отца. А я и не знал. Впрочем, это всё — про мою молодость, после интерес к этому делу несколько упал.

Глава 29. Похороны СССР. Раскаяние

Дед умер, как положено, по справедливости, первым из нас. В 92-м. Ему стукнул 91. Если б он протянул еще девять годков, то прожил бы ровно век. Хотя — есть же версия, что новый век, политический, начался в 91-м, и тогда получается, что он таки охватил всё столетие, весь двадцатый!

Перед смертью он успел осознать, что жили мы не так и занимались не тем, чем надо; к декабрю 92-го столько всего уже было сказано и рассекречено! Старик сказал мне в то свое последнее лето:

— Сколько людей я убил этими руками! Кого партия приказывала, того я убивал. Я же думал, что так надо, что будет щастье!

Он показывал мне свои сухие старческие ладони. Я смотрел на них с глубокой печалью. Бессильно. Не дай Бог мне такое… Но — эти убийства не испортили его, не погубили, не разрушили. Он оставался чистым человеком, убийца в нем не просматривался, не отслеживался! Небось потому, что он убивал чисто за идею, чтоб добыть щастье для всего человечества! Так к некоторым не прилипает грязь от разврата, от бурного блядства даже и за деньги. Бывают такие люди. Достоевский с Толстым пытались что-то такое описать. Ну, и в Магдалину все-таки больше веришь, чем не.

И та же чистая идея заставила деда пойти на большую войну в 41-м. С нее мало было шансов вернуться — но таки пошел же…

Провоевал недолго, был тяжело ранен, вернулся инвалидом — но жил после со спокойной совестью. По крайней мере, до перестройки, а, может, и вовсе аж до августа 91-го.

У него было щастье: прожить всю жизнь с сознанием свой правоты.

От себя скажу, что убивать врагов — это лежит глубоко в человеческой природе, это инстинкт, такой, что, если б наш вид ему не следовал, то все б давно вымерли. Другое дело, что этот инстинкт в ряде случаев удается приглушить, взять под контроль. Но — все равно же люди убивают! Помню, как я в детстве завидовал деду, что вот он убивал врагов, а я — нет, я опоздал родиться, к сожалению (моему тогдашнему), уж шли другие времена. Неплохо я помню и сентябрь 1973-го, когда мне, девятикласснику (впору полком командовать), страстно хотелось поехать в Чили и там мочить хунту. Надо же… Скажу больше, признаюсь в штуке пострашней. В 1996-м я готов был стрелять в коммунистов, лишь бы не дать им взять власть, снова; я был уверен, с них хватит… Не только в бою — я б их и в овраг мог выводить и там расстреливать.

После это желание угасло как-то. Наваждение прошло. И забавно, что в Чили, в 2000-м, полетев переводчиком на Аэрокосмический салон, я познакомился с Мигелем Красновым (!) из тех самых наших Красновых, повешенных на Лубянке, — бригадным генералом и ближайшим соратником Пиночета — и с сочувствием отнесся к его участию в войне против коммунистов, кубинских боевиков в основном, которых закинули в Чили заниматься международным терроризмом, как мы теперь наконец-то начали понимать.

Может, вот это не очень либеральное отношение к убийствам у меня оттого, что какие-то флюиды перешли ко мне от деда, он убивал и передал мне, невербально, да иногда и открытым текстом — свое отношение к этому делу.