Тайна Клумбер-холла

– Мой дорогой сын, – сказал он, когда я вошел, – то, что ты несведущ в санскрите, весьма прискорбно и достойно всяческого сожаления. Когда я был в твоем возрасте, я мог свободно говорить не только на этом благородном наречии, но также и на тамильском, гангском, тайском и малайском диалектах. Все они относятся к разным подгруппам одной и той же урало-алтайской семьи.

– Я искренне сожалею, сэр, – отвечал я, – что я не унаследовал ваших необычайных способностей полиглота.

– Я поставил перед собой задачу, – пояснил отец, – которая, передаваясь из поколения в поколение до тех пор, пока работа не будет закончена, могла бы обессмертить имя Уэстов. Это не что иное, как публикация английского перевода буддистских дхарм, с предисловием, представляющим теорию о том, что Шакьямуни27 предшествовал брахманизм28. Приложив определенные усилия, я самолично мог бы закончить часть этого предисловия до того, как умру.

– Бога ради скажите, сэр, – вопросил я, – сколько понадобится времени, чтобы проделать всю эту работу?

– Сокращенное издание, находящееся в Пекинской Императорской библиотеке, – потирая руки, отвечал отец, – включает в себя триста двадцать пять томов, средний вес тома составляет пять фунтов. Далее предисловие, которое должно охватывать часть Ригведы, Самаведы, Яджурведы и Атхарваведы с брахманами29, едва ли может быть втиснуто в десять томов. Итак, распределив по одному тому на каждый год, получим, что работа будет закончена примерно к 2250 году. Двенадцатое поколение закончит работу над переводами, а тринадцатое может заняться составлением алфавитных указателей и каталогов.

– И на что же наши потомки будут жить, сэр, – с улыбкой поинтересовался я, – пока им придется выполнять эту великую миссию?

– Вот в этом твой главный недостаток, Джон, – с раздражением воскликнул отец. – В тебе нет ни капли практичности. Вместо того, чтобы уделить внимание разработке моего грандиозного замысла, ты начинаешь выдвигать всевозможные нелепые возражения. Стоит ли останавливаться на незначительных деталях типа «на что наши потомки будут жить», коль скоро они должны будут трудиться над дхармами… А сейчас я хотел бы, чтобы ты навестил Фергюса Мак-Дональда и посмотрел, в каком состоянии его соломенная кровля; да еще Вилли Фуллартон написал, что его молочная корова больна. Ты можешь зайти к нему по дороге и узнать, как идут дела.

Перед тем, как отправиться по этим поручениям, я бросил взгляд на барометр, висящий на стене. Ртуть в нем упала до феноменально низкой отметки в двадцать восемь дюймов. Очевидно, старый моряк не ошибся в своем толковании примет погоды.

Когда я вечером возвратился с вересковых пустошей, ветер дул короткими, яростными порывами, а на западе у линии горизонта громоздились мрачные, темные тучи, рваные края которых, подобно длинным зловещим щупальцам, тянулись вверх, к зениту.

На этом темном фоне хмуро и грозно выделялась огромная, бескрайняя масса неопределенного цвета – поверхность моря менялась, становясь то серовато-стальной, словно разлитая ртуть, то зеленовато-желтой, как трава в парке. Низкий, жалобный гул исходил откуда-то из глубин океана, как если бы водная стихия знала, какие волнения сулит ей недалекое будущее.

Вдалеке, в водах канала, я приметил одинокие движущиеся объекты: быстроходное судно с паровым двигателем, направляющееся в сторону Белфаста, и огромный барк, за которым я наблюдал нынче утром. Барк по-прежнему шел в виду берега, пытаясь продвинуться к северу.

В девять вечера задул резкий, сильный ветер, к десяти он усилился до штормового, а в полночь разразилась самая неистовая буря из всех, что случались на моей памяти за время нашего пребывания на этом побитом ветрами побережье.

Какое-то время я сидел в нашей маленькой, обшитой дубовыми панелями, гостиной, прислушиваясь к исступленным завываниям ветра и доносящемуся из окон грохоту перемещающейся массы гравия и гальки. Мрачный оркестр природы играл старую, как мир, пьесу с диапазоном, колеблющимся от низкого гула громадных волн до звонкого перестука разбрасываемой гальки и пронзительных выкриков испуганных птиц.

На мгновение я приоткрыл окно с решеткой, и внутрь ворвался дикий шквал ветра и дождя, принеся с собой огромную водоросль, которая шлепнулась на стол. Захлопнуть окно мне удалось, лишь приложив значительное усилие, – настолько яростными были порывы ветра.

Сестра и отец уже разошлись по своим комнатам, но мне было не до сна из-за одолевающих мой мозг раздумий, так что я по-прежнему сидел в гостиной у догорающего очага и курил.

Хотелось бы мне знать, что сейчас творится в Клумбер-холле? Какие мысли тревожат в это время Габриелу? А как отразилась буря на настроении старого джентльмена, что бродит ночью по дому, не в силах заснуть? Быть может, он только приветствует эти бесчинства природы, поскольку дикая музыка разгулявшейся бури звучит в унисон с его собственными беспокойными мыслями?