— Ее зовут Нан — больше я ничего не знаю. Ее имя «Нан». Нан, — повторила она, как будто это имя имело в себе что-либо магнетическое.
Вдруг она разразилась рыданиями. Было как-то трогательно видеть, как плакала эта гордая женщина. Она потеряла все свое величие и впервые проявила себя слабой женщиной.
— Эта презренная, — воскликнула она, — вмешалась между мною и ним. Она похитила у меня остаток любви моего мужа, она лишила его последнего призрака уважения к самому себе. Она виновна в его смерти.
— Вот! — воскликнула она, протягивая моему другу лист бумаги. — Читайте! Из этого письма я узнала, что ее имя Нан. Больше я ничего не знаю. Я случайно нашла этот листок несколько дней тому назад.
Теперь вы поймете мою холодность, мое презрение, которое вы, может быть, ложно истолковали, мою ненависть к человеку, который изменил мне ради какой-то подлой женщины.
Громко рыдая, она оперлась на плечо президента.
Стагарт ничего не отвечал.
Он прочитал письмо и передал мне его с многозначительным взглядом.
Вот содержание его:
Стагарт некоторое время молчал, опустив голову.
Затем он сказал:
— Если вы позволите, мистрис Юнг, я осмотрю теперь комнату и оставленные вашим супругом бумаги. Мне было бы очень приятно, — обратился он к президенту, — если бы при этом присутствовали оба комиссара.
Друг мистера Юнга кивнул головой, позвонил и велел вошедшему слуге снова позвать полицейских.
— Вы не нашли никакого прощального письма от вашего мужа? — спросил мой друг мистрис Юнг.
Она покачала головой.
— Нет.
— Был ли перед вами кто-нибудь в этой комнате?
— Нет. Я первая вошла в нее, и первая обнаружила смерть мистера Юнга.
Стагарт кивнул головой и стал затем рассматривать письменный стол и всю обстановку комнаты.
Затем, лежа на полу, он начал выгребать своими выхоленными руками пепел из камина.
— Здесь недавно сожжена была целая масса бумаг, — заметил он и, схватив некоторые полусохранившиеся листки, бегло взглянул на них и быстро сунул их в свой портфель. Мало-помалу он вынул из кучи пепла несколько обуглившихся листков.
— Мистер Юнг, должно быть, сжег бумаги, — заметил один из комиссаров, — которые, вероятно, касались семейных обстоятельств. Вы придаете этому открытию особенное значение?
Мой друг, все еще лежавший на полу, повернул свое лицо к вопрошавшему и саркастически взглянул на него.
— Конечно, — ответил он затем. — Конечно, я придаю значение этому открытию. На одном из обгоревших листов я только что прочел имя, которое крайне возбудило мое любопытство. А что вы на это скажете?
Он поднес к лицу полицейского оттиск печати.
Тот покачал головой.
— Я не понимаю, что это такое.
Президент тоже взглянул на штемпель, но не мог объяснить его значение.
— Это тайная печать Белого дома, — сказал холодно Стагарт. — Я ее случайно знаю.
Затем он поднялся и подошел к мертвому, взял у него из руки револьвер и сталь его рассматривать.
— Были произведены два выстрела, — сказал он. — Револьвер системы Галанда, изготовлен в Нью-Йорке.
Он быстро поднял голову.
— Но что с вами? — спросил он президента, который смотрел на оружие широко раскрытыми глазами.
— Ничего! Положительно ничего, — ответил тот. — Мне что-то худо.
Стагарт испытующе смотрел на него.
— Вот, — сказал он, подавая президенту револьвер, — возьмите оружие. Оно принадлежит вам.
Президент смертельно побледнел.
— Вы думаете, — сказал он, — это оружие…
— Из вашей коллекции, — договорил Стагарт с ледяной усмешкой.
Президент взял в руку револьвер, с ужасом поглядывая на моего друга.
Мистрис Юнг с возрастающим беспокойством прислушивалась к словам Стагарта.
— Действительно, — сказал президент. — Действительно, я не могу отрицать — это оружие из моей коллекции.
— И вы не знаете, каким образом случилось, что мистер Юнг лишил себя жизни как раз вашим оружием?
— Нет. Я этого не знаю. Я крайне поражен этим случаем.
Оба комиссара записывали дословно весь разговор.
— Откуда вы узнали, что это оружие принадлежит мне? — спросил внезапно президент.
Стагарт улыбнулся.
— Я прочитал это на вашем лице, — сказал он.
— Вы умеете читать мысли человека? — спросил тот.