Тайна леди Одли

– Тщеславная, легкомысленная, бессердечная кокетка! – говорила она, обращаясь к Цезарю – гигантскому ньюфаундленду, единственному живому существу под родным кровом, кому она могла теперь излить душу. – Мало того, что половина мужчин в Эссексе сходит с ума от ее желтеньких кудряшек и глупого хихиканья, так она еще и кузену моему голову вскружила. Просто невыносимо!

Враждебность мисс Алисии по отношению к мачехе проявлялась столь очевидно, что сэр Майкл наконец счел необходимым вмешаться.

– Бедняжка Люси очень чувствительна, – увещевал он дочь. – Знала бы ты, как она страдает от твоих колкостей!

– Не верю! – уперлась Алисия. – Ты считаешь свою жену чувствительной, потому что у нее нежные белые ручки, блестящие голубые глазки с длинными ресницами и дурацкие манеры, которые недалекие мужчины находят обворожительными. Чувствительная, ага! Видела я, на что она способна!

Заметив, что отец искренне расстроен, девушка добавила:

– Несмотря на то что она встала между нами и лишила меня любви твоего доброго, благородного сердца, я хотела бы полюбить ее ради тебя… но не могу. И Цезарь ее не любит. Однажды, когда она показала ему свои прелестные зубки, я с трудом удержала бедного малыша за ошейник, иначе он вцепился бы ей в горло. В отличие от мужчин, которым легко заморочить голову, мою собаку не обдуришь!

– Если твой пес хоть раз зарычит на Люси, я велю его пристрелить! – вскипел сэр Майкл.

Пес посмотрел на говорящего с таким укором, будто понял каждое слово, а когда спустя минуту в комнату вошла леди Одли, он с приглушенным ворчанием спрятался за мисс Алисию. Цезарь скорее боялся миледи, чем злился на нее. Даже не верилось, что такой крупный и мощный пес может бояться столь хрупкого существа.

Хотя общительная миледи скоро поняла, что Алисия ее не выносит, заговорила она об этом только однажды.

– Очень жаль, что я тебе не нравлюсь, Алисия, – сказала она, грациозно пожав белыми плечиками, – я не привыкла иметь врагов. И если не в моих силах заставить тебя полюбить меня, то давай хотя бы не враждовать. Ты ведь не будешь пытаться мне навредить?

– Каким образом, позвольте спросить?

– Ну например, настраивать против меня своего отца.

– Я, может быть, и не раздариваю обворожительные улыбки и льстивые слова, подобно вам, миледи, но на низость не способна. Да и отец слишком вас любит, чтобы меня послушать. Вы можете испортить свою жизнь только сами.

– Как ты жестока, Алисия! – скривила личико миледи. – То, что ты принимаешь за неискренность, дано мне от природы. Я всегда стараюсь улыбаться и говорить людям приятные вещи. Я не считаю себя лучше всех прочих смертных, но я приятнее многих, и это у меня врожденное.

Поскольку Алисия пресекла все попытки мачехи к сближению, а у сэра Майкла отнимали много времени земледелие и охота, неудивительно, что хозяйка поместья, испытывая потребность в человеческом общении, сблизилась с низкородной служанкой.

Фиби представляла собой идеальную кандидатку для перехода из горничных в компаньонки. Ей хватало образования понять Люси, если та позволяла себе углубиться в интеллектуальные дебри. К слову сказать, язык у нее заплетался от собственной трескотни, как ноги у испанских танцоров от стука кастаньет. Фиби достаточно знала французский, чтобы читать бульварные романы, которые миледи заказывала в «Берлингтон Аркейд», и обсуждать с хозяйкой их сомнительные сюжеты.

Внешнее сходство женщин также способствовало возникновению симпатии между ними – сходство не слишком разительное, и тем не менее когда Фиби Маркс легкой походкой шла по саду, издалека ее вполне можно было принять за госпожу.

Порывистый октябрьский ветер срывал листья с лип и с глухим шуршанием гонял их по сухим гравиевым дорожкам. Старый колодец задыхался от увядших листьев, которые в великом множестве кружили вокруг сруба и вихрями закручивались в черную разбитую пасть. Листья медленно гнили на неподвижном дне пруда, смешиваясь со спутанными сорняками, и портили цвет воды. Сколько бы садовников ни нанимал сэр Майкл, ничто не могло остановить зловредную руку осени.

– Ненавижу этот безрадостный месяц! – промолвила миледи, зябко поводя плечами под собольей накидкой, когда они с Фиби гуляли по осеннему саду. – Все разлагается и гниет, а холодный блеск солнца лишь подчеркивает безобразие земли, подобно тому как свет газовых ламп подчеркивает старушечьи морщины. Неужели и я когда-нибудь состарюсь, Фиби? Что от меня останется, когда я постарею?

Миссис Одли поежилась от неприятной мысли и, кутаясь в меха, прибавила шагу. Фиби семенила рядом, едва за ней поспевая.